Фольклорные тексты, содержащие сведения о святых и отражающие их культ, принадлежат к разным жанровым группам и обычно изучаются порознь, в составе других текстов того или иного жанра [например, Шеваренкова-2004]. Действительно, что, казалось бы, общего между христианскими легендами, даже в самом широком понимании этого жанра как сюжетного повествования религиозного содержания, рассказом о посещении святого источника и календарными приметами? В жанровом отношении ничего, однако если во всех трех видах текстов упоминается имя святого, они оказываются включены в единую систему, обслуживающую народные представления о святых и их почитание. В этом смысле календарная паремия о том, что Илья пророк два [часа] уволок, запрет работать в Ильин день, чтобы молния не зажгла стога сена, почитание Ильинских источников и деревьев, поверье о том, что молнии – это стрелы, которые пророк, ездящий по небу на колеснице, мечет в дьявола, и легенда о суровом Илье, желающем наказать мужика за недостаточный пиетет, и добром Николе, спасающем крестьянина от гнева страшного святого, образуют единый комплекс сведений о святом и мотивируют различные формы его культа. Именно связь этих текстов с почитанием святых выделяет их в особую группу.

Таким образом, круг народных агиографических текстов не ограничивается границами одного жанра – напротив, можно говорить о целом наборе разных жанров, которые в большей или меньшей степени отражают агиографические сведения. К числу таких относятся легенды, со всеми смежными жанрами (легенды-предания, легенды-былички) [2] , паремийные тексты (пословицы, поговорки), в особен ности тексты паремийного характера, приуроченные к календарным датам – праздникам в память святых (пословицы, поговорки, приметы), духовные стихи, календарные песни с упоминанием святых или календарных праздников в их память, заговоры и молитвы.

Еще один важный для народной агиографии жанр – это поверье, которое мы понимаем расширительно. Этим термином в современной фольклористике и этнолингвистике принято обозначать «вербально оформленные демонологические представления» [Виноградова-2004, 10]. Основное отличие поверий от быличек в отсутствии сюжета [Там же, 13], соответственно, поверье передает информацию общего характера, не применяя ее к конкретным ситуациям, персонажам, времени и месту, объясняя, кто такие демонологические персонажи, как следует и как не следует поступать, дабы не навлечь на себя их гнев, какие в этой связи существуют запреты и предписания. «Сфера бытования текстов демонологических поверий «ограничена специфической коммуникативной ситуацией»: их пересказывают чаше всего при контактах с “чужими” (в ответ на опросы собирателей) либо с целью обучения членов своего коллектива, прежде всего – детей, правилам соблюдения запретов и взаимоотношения с персонажами нечистой силы» [Там же]. В сущности, это определение не должно ограничиваться демонологическими персонажами и вполне может быть расширено на всю сферу «иномирного», потустороннего, поскольку вне зависимости от оценки и отношения все сверхчеловеческие персонажи одинаково требуют особого отношения и соблюдения этикетных норм. В этом смысле различия между демонологическими и сакральными персонажами минимальны и ограничиваются в основном книжным происхождением сведений о последних. Итак, бессюжетные повествования о том, кто такие конкретные святые (в частности, ответы на прямо поставленные вопросы, кто такой святой Х, как и почему ему следует поклоняться и т. п.), чем они сильны и как следует их почитать, мы будем называть по аналогии с такими же текстами о персонажах народной демонологии поверьями.

К сфере народной агиографии можно также отнести и несколько категорий текстов, обычно не принимаемых к рассмотрению, таких как народно-этимологические интерпретации имен святых и названий календарных праздников, описания икон, пересказы житий святых и т. п. Сербская исследовательница М. Детелич замечает, что при малом количестве и строгих рамках фольклорных жанров сюжеты и образы, проникающие из книжности, активно занимают промежуточные, межжанровые зоны, которые она называет «серыми зонами» фольклора (сиве зоне народне кмижевности) [Детелић, 124].

Книжное влияние на традиционную культуру крайне заметно: письменные тексты, в первую очередь те, которые воспринимаются как сакральные (канонические и апокрифические тексты Священного Писания, жития святых, молитвы), их пересказы в конечном итоге трансформируются в фольклорные тексты, будучи многократно пересказываемыми, причем, как правило, в определенных, типовых ситуациях. Пересказы книжных текстов, осуществленные носителями традиционной культуры, становятся ее частью и начинают жить по законам устного фольклорного нарративного текста. При этом следует иметь в виду, что часто мы имеем дело не собственно с пересказами первоисточников, а с пересказами пересказов, пересказами пересказов пересказов и т. п. Посредническими звеньями могут выступать такие авторитетные источники информации, как священники, учителя, а в современном мире еще и радио, телевидение, пресса. Почерпнутые из этих источников сведения не подвергаются критической оценке, а понимаются как a priori достоверные. Это, впрочем, не препятствует их невольному искажению и подгонке содержания и формы текста под фольклорные стереотипы [Рыко; Каспина-2006; Фадеева; Мороз-2002а]. Пересказами житийных текстов постоянно пополняется корпус легенд, служащих основным источником агиографических сведений. Однако далеко не всегда пересказ книжного жития становится легендой, для многих пересказов характерна «инкорпорированность в обыденную речь и обусловленность характеристик ситуацией общения», которая ставит рассматриваемые тексты вне жанровой системы фольклора и «заставляет пересматривать принципы выделения границ текста и четкого определения его жанровой принадлежности» [Махонина, 12]. Исследование этих периферийных для фольклористики и чуждых для агиографии и литературоведения текстов открывает важные стороны народного почитания святых и показывает некоторые существенные аспекты его формирования.

При пересказывании житий обычно происходит отбор эпизодов – житие целиком никогда не пересказывается. Каждый отдельный пересказ обычно содержит 1–3 эпизода, часто передаваемых в виде кумулятивной цепочки (что, впрочем, характерно и для описания чудес святого в житиях), которые находят созвучие в фольклорном сознании [Telfer, 333] и отбираются в соответствии с определенными принципами (яркость, соотносимость с формами традиционной жизни, приуроченность к конкретному времени и/или месту и др.). Но и весь круг таких эпизодов значительно 'yже, чем в житии, и ограничивается, как правило тремя – пятью наиболее значимыми с точки зрения фольклорной традиции (и, вполне возможно, третьестепенными и «проходными» для самого жития) фактами, как правило, из прижизненных чудес святого. Часто это чудеса, соотносимые с народными верованиями, не связанными непосредственно с культом святых: чудесные камни, источники, деревья, почитание которых распространено и вне культа святых, могут вторично связываться с ними и, согласно народным верованиям, становиться сакральными объектами вследствие вмешательства святого. В местах особого почитания того или иного святого (например, в населенном пункте, где он родился, или в окрестностях основанного им монастыря) возникают тенденции возведения любого неординарного явления и даже местной топонимии к деятельности соответствующего святого. Он же перенимает на себя функции, традиционно приписываемые другим, широко почитаемым святым (Георгию, Николаю, Пантелеймону). Чудеса святых получают интерпретацию в русле народных представлений о магии, святой часто описывается с использованием терминологии, широко применимой к колдунам и знахарям, что отражает некоторое сходство этих персонажей в фольклорном сознании. Подобным образом интерпретируются имена святых, названия их праздников, их изображения на иконах.

Итак, мы имеем дело со своего рода «гипертекстом, который формируется с опорой сразу на две традиции – “книжную” и фольклорную. Под первой разумеются не только книжные источники (жития, акафисты, минеи и др.) но и иконописные изображения, поскольку при написании иконы опорой в создании образа святого обыкновенно является текст жития» [Иванова-2008, 170].

Вместе с тем вполне очевидно, что календарные приметы, легенды, пересказы житий и вольные интерпретации иконографии хотя и выражают все в совокупности систему представлений о святых и их почитания, но строятся по совершенно разным законам, возникают различными путями и по-разному функционируют. Поэтому мы будем использовать термин народные агиографические нарративы (в более широком значении) или агиографические легенды (в более узком значении – применительно именно к фольклорным легендам о святых) применительно к агиографическим текстам повествовательного характера. Поскольку при пересказе житий, описании личного религиозного опыта и интерпретации иконописных изображений информанты – сознательно или нет – ориентируются на более традиционные тексты легенд, то в отношении этих нарративов можно говорить о некоем единообразии и устойчивости структуры.

Естественно, может возникнуть вопрос: любой ли пересказ жития является народным агиографическим нарративом, и как провести границу между таковым и просто пересказом жития? Ответ на него можно дать опираясь на несколько критериев, важных для фольклорного текста:

1. Существенным критерием «фольклорности» таких нарративов будет их повторяемость: если тексты не просто с одним, но с одинаково переработанным сюжетом, в который внесен ряд значимых изменений, бытуют как устойчивый текст, воспроизводятся многократно разными людьми, – это несомненный повод отнести его к сфере фольклора.