Рыцарь де Тоэни не удержался и перед тем как распахнуть дверь быстро повернулся, так что дернулся плюмаж на шлеме, и выкрикнул громовым голосом:

— Скорее я умру, сеньора! Скорее я умру!

Громко хлопнув дверью, он вышел.

Оставшись в одиночестве, графиня взяла молитвенник с чудесными миниатюрами, выполненными искусной рукой монаха — книгу подарил ей брат, Пер Роже, епископ Жироны, — и попыталась читать. Увы, ее мысли блуждали по дорогам давнего прошлого, перебирая эпизоды долгой и бурной жизни, и ей никак не удавалось сосредоточиться. Она встала и, подойдя к небольшому шкафчику в углу, достала оттуда бутылку и щедро плеснула себе вишневого ликера, который сама готовила в маленькой комнатушке в погребе, снабженной всем необходимым. Затем она устроилась перед двустворчатым окном в кресле из благородного дерева, обитом тисненой кожей и со множеством блестящих медных гвоздиков, и позволила мыслям вернуться в те далекие времена, когда она твердо решила во что бы то ни стало отстоять права своего супруга, Рамона Борреля, на графства Жирона и Осона — часть своего приданого.

Тогда шел благодатный 992 год. Барселонская делегация, прибывшая в Каркассон вместе с Рамоном Боррелем, выглядела поистине блистательно. Всадники на великолепных скакунах сопровождали украшенные гирляндами цветов кареты, в которых ехали дамы. В глазах рябило от блеска доспехов и железных умбонов [1] на щитах, сияния упряжи и белоснежных одеяний священников.

Наконечники копий, казалось, были сделаны из чистого серебра; от грохота барабанов и рева труб сотрясался воздух; барабанщики и трубачи заглушали друг друга под хлопанье знамен и штандартов. Одним словом, роскошью и блеском процессия могла поспорить с любым монархом. Горожане стояли по обе стороны улицы или смотрели из окон, махали руками и радостно хлопали в ладоши, осыпая процессию целыми тучами розовых лепестков. Во главе величественной кавалькады ехал рыжеволосый сеньор, которому предстояло жениться на юной графине, бракосочетание должно было состояться в Каркассоне.

В тот день главная церковь города казалась Эрмезинде торжественной, как никогда. Знатные гости уже расположились на разукрашенных скамьях, а простой народ выстроился вдоль домов, мечтая увидеть свою «маленькую графиню». Когда под звуки органа она вошла в храм под руку с отцом, казалось, само небо спустилось на землю. Сквозь тонкую вуаль на лице она увидела у алтаря рыцаря с длинными рыжими волосами и в доспехах как у принца, поверх которых сверкало великолепное золотое ожерелье с коралловой подвеской-камеей, изображающей вепря.

Время как будто повернуло вспять, и на миг она снова стала маленькой девочкой, мечтающей о торжественном дне своей свадьбы. И вот теперь Эрмезинда его дождалась. Отец взял ее под руку и подвел к алтарю. Поклонившись, Рамон Боррель встал слева от нее. Музыка неожиданно смолкла, и в храме воцарилась торжественная тишина.

Эрмезинда помнила каждую деталь церемонии. Венчанием руководили два епископа: епископ Безье и епископ Барселонский, а также декан Каркассонский. Множество священников с обеих сторон Пиренеев в белоснежных одеяниях и отороченных золотом мантиях исполняли обязанности простых служек. Сама церемония проходила по римскому обряду: один из епископов велел ей подставить ладони, и Рамон Боррель высыпал в них аррас — тринадцать серебряных монет; этот обычай был ей хорошо знаком. Все произошло очень быстро. Епископ взял ее левую руку, которая, выглядывая из плотной манжеты платья, казалась еще тоньше и белее, и вложил в руку Рамона Борреля. В эту минуту Эрмезинда впервые услышала его голос.

Он заговорил на смеси примитивного каталонского и вульгарной латыни.

— Я, Рамон Боррель, граф Барселонский, беру тебя в законные супруги и клянусь оберегать от любой опасности, уважать и хранить от всякого зла и быть верным в болезни и в здравии, до конца моих дней, пока Господь не призовет меня к себе.

Хотя в эту минуту решалась ее судьба, мысли Эрмезинды больше занимали красивые и звучные незнакомые слова — смешанные с латынью, они звучали так забавно. Затем она повторила их. Заиграла музыка, наперебой зазвенели колокола, возвещая о свершившемся бракосочетании, а потом она вместе с мужем скрылась за толстыми стенами Каркассонского замка, и там колокольный звон был почти не слышен.

Она вышла из кареты и, пока прибывали гости, поднялась в свои покои, где дожидалась целая армия придворных дам и служанок во главе с няней. Они сняли с нее венчальный наряд, в котором графиня блистала во время церемонии. После этого ее надушили, сделали новую прическу, украсив волосы жемчужной диадемой, принадлежавшей еще ее бабушке, и облачили в длинное лиловое блио [2] с глубоким декольте, приоткрывающим грудь, и широкими ниспадающими рукавами, похожими на крылья бабочки. За платьем последовал золотой пояс, туго охвативший бедра и подчеркнувший изгибы ее тела. Взглянув на себя в полированное бронзовое зеркало, Эрмезинда подумала, что выглядит совершенно голой.

— Няня, я что же, должна предстать в таком виде перед гостями?

— Да, девочка моя, — ласково ответила та.

— Но я чувствую себя просто голой... — возмутилась графиня.

— Замужняя дама должна выглядеть желанной и при этом оставаться недоступной. Супруг должен увидеть в вас женщину, а не ребенка, иначе сегодня ночью он просто не будет знать, что с вами делать.

— А что будет со мной сегодня ночью, няня?

— То, что назначено самой природой. Не волнуйтесь. Если чутье меня не обманывает, у вас будет хороший учитель.

Эрмезинда беспомощно посмотрела на нее.

— Но, няня... — робко возразила она.

— Ах, перестаньте, дитя мое. Овцам надлежит трепетать перед пастырем и не задавать вопросов. Лучше надень вот это.

Няня протянула ей голубую подвязку.

— Что это?

— Не надо спрашивать, — няня поднесла палец к губам. — Просто наденьте на ногу — только повыше, чтобы не увидели всякие любопытные особы, — она указала на трех дам, шушукающихся в углу комнаты. — На моей родине, в Серданье, считается, что это приносит счастье, здесь же это называют колдовством.