Шрифт:
Народу под губернатором было много: в губернской канцелярии не было ни одного свободного угла, а не то что стола. Стоило объявиться губернии, как с жужжанием, подобно мушиному, налетало невесть откуда крапивное семя с рекомендациями, аттестациями, прошениями... Всё более из тех, что не приживались по худому нраву, по склочности либо по пьянству. Смиренно кланялись, клялись не щадить живота своего. Да что с того: дело и под строгим призором шло туго. Одно слово: край. Край государства Российского. Край южный, знойный, беспокойный. Где хоть и пашешь да сеешь, а урожая не сбережёшь...
Вышед на крыльцо, Артемий Петрович невольно сощурился. Из-за Кремлёвской стены торжественно выплывало солнце, и в его лучах свежевыпавший снег казался драгоценным покровом серебряной парчи и слепил глаза.
— Эка благодать Божия, — молвил губернатор, обернувшись к своим спутникам.
— Благодать, благодать, — как эхо отозвались они.
Огненный шар поднимался всё выше и выше, приветствуемый гортанными кликами воронья, искрапившего заснеженные Кремлёвские стены, купола и кресты Успенского собора. Трезвон двух колоколен, маломощных по громаде собора, не мог заглушить оголтелого карканья. Всё это сливалось в своеобразную симфонию утра, симфонию праздничную в искристо-серебристом снеговом уборе.
Из посада — из Белого города — сквозь Пречистенские ворота с их тяжело нахлобученной шапкой башни текла к собору живая река богомольцев. По её берегам, почти ровным от великого почтения к цели движения, стояли солдаты, не давая строю сбиваться в стороны, блюдя благолепие. Солдаты были и на гульбище, кольцом каменного кружева опоясавшем тулово собора.
Предстоял праздничный молебен: накануне с приличествующей позднотою за дальностью отстояния от столицы была получена реляция о счастливом заключении Ништадтского мира.
Виват Пётр Великий, виват император победительный, виват и слава! Окончилась долгая и трудная война со шведом. Кабы не гибель их главного воителя, великого задиралы Карла, Каролуса XII, войне этой, пожалуй, не было бы конца. Король шведов неустанно лез на рожон, бросался в самое пекло, он был воитель природный и возвеличил шведов своим воинским горением. Каролус был несговорчив и упрям, он был плохой дипломат, но зато великий полководец — сего было достаточно.
С его гибелью захирела и иссякла победительная Швеция, ещё недавно державшая в страхе всю Европу. Наконец-то она согласилась на переговоры, закрепившие за Россией все её завоевания, пуще всего на вожделенном для Петра Западе: в Ингерманландии [12] , Лифляндии, Курляндии... Первоклассные порты и гавани — Рига, Ревель, Мемель, прославленные торговые ганзейские города с их уходящей в глубь веков историей, с их великолепными храмами, с их прославленными корабельщиками, искусным мастеровым людом...
12
...на вожделенном... западе: в Ингерманландии... — Ингерманландия — по-русски Ижорская земля — восточное побережье Финского залива.
Отныне можно расправить плечи — широко, по-богатырски, как пристойно столь великому и пространному государству, как Россия. Но допрежь всего — Парадиз [13] . Новая столица, куда устремились все флаги, нетерпеливо ждавшие мира ради торговли, ради всеобщей выгоды и процветания...
Война окончена, долгая и трудная, которая завела царя Бог знает в какие Палестины, на юг, к Чёрному морю, к Дунаю и Днестру, вослед за Каролусом. Внял призываниям единоверных, православных христиан, освободить их от ига агарянского [14] — валахов и молдаван, болгарцев и сербиян. Манили — сулили помощь оружием и провиантом. Манили-заманили: коготок увяз, всей птичке бы пропасть, ан еле вырвалась... Война окончилась. А дальше-то что?
13
...прославленные... ганзейские города... Но допрежь всего — Парадиз. — Парадиз (фр.) — рай. Так именовал Пётр Санкт-Петербург.
14
...Солдаты переминались на морозе, хоть был он не лют. Амуниция на них худая, не для сих широт со скоротечной зимой да летними жарами. Салютовали ружьём, а кто бердышом.
Артемий Петрович шагал не торопясь, опасаясь оскользнуться. Торопливость первому лицу в губернии не пристала. И свита шла за ним шаг в шаг.
Велик, чуден собор. Едва ли не ровня московскому Успенскому. Мнилось Артемию Петровичу: его собор краше, нежели в Первопрестольной. Экая лепота в каменном кружеве гульбища, во всех этих балясинках, дыньках, сухариках, опоясавших его... А сколь высоко взметнулось пятиглавие! Сколь просторен сам храм, сколь мощны его шесть столпов, подпирающих своды, сколь гулок и звучен он для молитвенного служения.
Обыватели сторонились, торопливо сдирали шапки, кланялись в пояс. Губернатор взошёл на широкую лестницу. По её обеим сторонам стояли рослые алебардщики. Завидя губернатора со свитой, они неуклюже сделали на караул.
«Непривычны, — отметил про себя Артемий Петрович. — Надобно подтянуть выучку, то дело воеводы и сержантов. Чин должно блюсти со всею строгостью».
Хмыкнул: за три года губернаторства этой строгости, почитай, сам не выучился. Губернатор — особа рыкающая, не токмо канцелярских, но и воинских чинов должная вгонять в страх и трепет. Да не словесами, это само собой, а одним своим явлением...
В нём этого не было. Да и не с кого было примеры брать. Разве с царя. Так он бывал и прост и милостив, не чурался и простолюдина и солдата, особливо мастерового. Но уж коли распалится — гроза, ураган, шторм...
Свита округ него сомкнулась, взяла в кольцо. Храм был весь озвучен: шарканье ног, сдержанные голоса, кашель — нестройная прелюдия торжества, предварявшая первый возглас хора.
И как только Артемий Петрович утвердился на губернаторском месте, послышался короткий мык регента и хор грянул: