Шрифт:
— Мы собирались издавать ещё альманахи, — звучным голосом сказал Погодин. — Например, переводы из классических писателей, древних и новых. Из Геродота [262] — Шевырев, из Фукидида — Титов, из Ксенофонта — Веневитинов, из Плутарха — Рожалин, а я — из Саллюстия, Миллера, Макиавелли... — Он вопросительно посмотрел на Пушкина.
Этот Погодин, несомненно, был деятельный человек. За последний год появился целый ряд его трудов по русской истории. Он напечатал «Нечто о святых изобретателях славянской грамоты, Кирилле и Мефодии», перевёл сочинение Неймана о жилищах древних руссов. В «Обществе истории древностей российских» он прочитал «Нечто о роде великой княгини Ольга», перевёл и издал второй том «Исторических исследований» Эверса. И всё это за один год!
262
Геродот (между 490 и 480 — между 430 и 424 до н.э.) — древнегреческий историк, прозванный отцом истории.
Фукидид (ок. 460 — ок. 395 до н.э.) — древнегреческий историк, его «История» — вершина древнегреческой историографии.
Ксенофонт (ок. 436 — 355 до н.э.) — древнегреческий историк.
Плутарх из Херонеи (ок. 46 — ок. 126) — древнегреческий писатель-моралист.
Саллюстий Гай Крисп (86—35 до н.э.) — римский историк.
Миллер Герард Фридрих (1705—1783) — историк и археограф, член Петербургской академии наук.
Макиавелли Никколо (1469—1527) — итальянский политический деятель, историк и писатель.
Именно этот прилежный, образованный, аккуратный человек, видимо, больше всех подходил для роли издателя. Пушкин уступил: пусть Погодин будет издателем.
— Только не нужно альманахов, — сказал Пушкин. — Неужели вы и дальше намерены пачкаться в альманашной грязи? Журнал не должен быть для Вас hors d’oeuvre, побочным занятием. Я возлагаю большие надежды на этот журнал! — Глаза у Пушкина разгорелись. А «архивные юноши» и Погодин смотрели на него влюблённо.
— Но наша публика! — скептически заметил Погодин. — Большинство желают скорее узнать о привозе голштинских устриц и лимбургского сыра, нежели о появлении новой басни Крылова или баллады Жуковского. А многие дамы вообще ничего не хотят знать, кроме известий о моде. Девицы же и подавно не интересуются литературой... Нет, не так-то просто издавать журнал! Чтение, увы, ещё не сделалось у нас такой необходимостью, как у иностранцев...
Принялись обсуждать, из каких разделов будет состоять журнал. Вообще же все книги делятся на три разряда: в одних излагаются познания в виде системы или науки, в других — произведения ума творящего, в третьих заключаются материалы и пособия для наук. Журнал же есть книга общая. Так вот, непременные разделы: произведения ума творящего — изящная словесность, засим — наука, засим — критика и, наконец, смесь: путешествия, документы, исторические анекдоты...
— Всё же надо непременно ознакомить публику с немецкими теориями изящного, — настаивали «архивные юноши».
— Ах, господа, слишком много абстрактной метафизической философии и эстетики сделает журнал скучным, — возражал Пушкин. — Тонкости метафизики хороши для немцев, нам же нужно сперва накапливать положительные знания... Знаете басню Хемницера [263] об учёном-метафизике, который философствовал, упав в яму?
В метафизическом беснуясь размышленье О заданном одном старинном предложенье: Сыскать начало всех начал.263
Хемницер Иван Иванович (1745—1784) — русский поэт-баснописец.
— Его отец, — продолжал Пушкин, — бросает ему верёвку, а он:
Нет, погоди тащить, — скажи мне наперёд: Верёвка вещь какая...Между прочим, — с особым значением произнёс Пушкин, — о верёвке можно было бы много сказать!
Юноши переглянулись: они поняли намёк. Великий человек, кажется, был во власти собственного своего необузданного языка.
Погодин уловил неловкость и перевёл разговор на поездку свою в Петербург:
— Приехал я в Петербург в самое негодное время, как раз после того, что... вы знаете... произошло. И вдруг узнаю, что Пётр Александрович Муханов [264] , с которым я был столь близок, взят в Москве. Я испугался за повесть мою, напечатанную в альманахе «Урания», потому что в этой повести я желал изобразить злоупотребления крепостного права. Да, я испугался, как бы чего не случилось и со мной, как бы не заподозрили согласия моего с образом мыслей злоумышленников. Что говорить: все испуганы, все за себя боятся. Но, слава Богу, уже всё обошлось. А мне выпало великое счастье увидеться с Карамзиным. Как я помню каждый момент! Вот обо мне доложили. Вот... вот... он вышел... говорит со мной... Теперь я замыслил сочинить «Жизнь Карамзина». Я примусь непременно!..
264
Муханов Пётр Александрович (1799—1854) — адъютант Н. Н. Раевского-старшего в 1823—1825 гг., литератор, член Северного общества декабристов.
Этот Погодин, несомненно, был энтузиаст, деятельный энтузиаст, и он всё больше нравился Пушкину.
— Я бешусь, — сказал Пушкин, — читая в журналах статьи о Карамзине: как они холодны, глупы, низки! Неужели ни одна русская душа не принесёт достойной дани его памяти? Жизнь Карамзина должна быть тринадцатым томом его русской «Истории»...
Договорились, что Погодин немедленно пошлёт в Петербург запрос о разрешении, а соредакторы из числа «архивных юношей» выработают Ultimatum — правила, на основании которых журнал будет издаваться. И уже сейчас, без всяких промедлений, нужно готовить материал для первых номеров.
— О трагедии вашей «Борис Годунов» столько необыкновенных толков, — обратился Веневитинов к Пушкину. — Говорят, это чудо какое-то!.. В моём доме просторная зала... Если бы вы согласились... прочитать нам!..
Неожиданно Пушкин разразился звонким, радостным смехом.
— Обещаю, господа, обещаю!..
Соболевский сделал ему знак: поговорили — и достаточно, пора ехать. Недаром Соболевского друзья именовали нелестными кличками Фальстаф, Калибан...
Но Дмитрий Веневитинов вдохновился; голос у него сделался проникновенным, глаза ещё более грустными.