— Дайте мне материю и движение — и я переверну мир!

Доменико смущён. Его религия — выше разума. Церковь не одобряет Декарта. Помнится, в Риме его опекала Христина — нечестивая и развратная шведская королева. Та, что сбежала из своей страны в мужской одежде...

— Царю она нравится, — дразнит Земцов.

Видимо, так — в Летнем саду её мраморный бюст.

Ни один монарх не оказал Христине такой почести. Конечно, и гезель восторгается ею.

На языке у Доменико — молитвы, запавшие с детства. Что толку! Возражении философических не находит — мало начитан. И надо признать — сам он не тот, что был прежде, в Астано. Э, лучше не думать! Иначе — кайся на исповеди... Католик, староста церкви, им же построенной, и поддался соблазнам!

Вольномыслие — в воздухе здешнем.

Месяц спустя оно поселилось бок о бок, в лице неугомонного русского. Дорога с Городового острова, где гезелям отведено жильё, длинная, утомительная, а Земцов стал нужен постоянно. Доменико зовёт его адъютантом.

«Он готов спать четыре часа в сутки, по примеру царя. Иногда, правда, капризен, непоседлив. Сожалеет, что не был под ядрами и пулями, не застал наводнения. Последнее я обещал ему. Дабы утолить тягу к творчеству, поручил ему проект садовой беседки. Пусть попытается!»

Пушечного боя под Выборгом в Петербурге не почуяли. Грянул в окна салют. И снова дрогнули стёкла, слюда, коровьи пузыри, колеблемые ветром холстины, — покорилась Рига. Земцов, завидуя воинской славе, не разгибал спины, сочинял, мечтая порадовать царя-победителя. Доменико надзирал.

— Заруби себе, — учит он. — Петербург не будет подражать ни Москве, ни Риму. Воля государя.

Открыв дверь земляку, Доменико задохнулся от радости. Вместе с Марио ворвалось, зарделось горячими красными крышами Астано.

— Ты отощал, — улыбнулся земляк. — Кирпичи таскаешь тут…

— А ты разжирел как боров, — и Доменико тряс округлившиеся плечи. — Побегай у нас! Быстро сбросишь лишнее.

Смеясь они начали язвить друг другу. Вошла Гертруда. Фонтана, подобрав полы щегольского алого плаща, изысканно раскланялся. Слуга внёс сумку и скользнул за дверь. Марио достал мешок с чем-то сыпучим и, поклонившись снова, протянул Гертруде. Кукуруза! Вот это подарок!

— Полента, — ликовал Доменико. — Не ел сто лет.

— Убийственный город, — сказал гость, брезгливо снимая грязные башмаки. — Утонуть можно у твоего порога.

— Мостят уже, — отозвался Доменико, мгновенно уколотый.

— Дай-то бог...

Влез в меховые пантофли, поданные Гертрудой, прошёлся по половикам, оглядываясь с любопытством. Заметил латеранскую капеллу на стене, шедевр предка, и удовлетворённо кивнул.

— Земцова куда дел?

— У меня. В крепости он, поест с солдатами.

— Удружил я тебе?

— Спасибо.

Сели обедать. Марио зачерпнул щей и понюхал, прежде чем отправить в рот. Топом знатока вымолвил политес хозяйке. Чёрный хлеб ломал подозрительно, накрошил.

— В Москве пироги, — сказал Доменико.

— Бесподобные, — оживился Марио. — Особенно у Шереметева. Жаль, он весь год на войне. Бывало, пиры у него... Русская щедрость, полсотни людей за столом, заходи любой, хоть из простых, лишь бы одет был чисто.

И потекли московские новости. Русские далеко за Ригой, в Померании. Царь решил вытеснить шведов с материка Европы, загнать в Швецию — тогда уж они наверное согласятся на мировую. Впрочем, неизбежны осложнения, Ганновер, Франция, Англия обеспокоены продвижением русских на запад. Царя, однако, не смутишь ничем. Царевне Анне [71] сватают выгодного жениха — герцога курляндского. Государство крохотное, но опять же при море, имевшее значительный флот. Сын царя учится в Дрездене, под крылышком у короля Августа. Теперь Алексей сделает хорошую партию — ничто этому не препятствует. Невеста — принцесса фон Вольфенбюттель. Он не желает брака, у него есть в Москве любовница, которой он очень дорожит. Да, пламенная любовь с отроческих лет...

Ради хозяйки Фонтана перешёл на свой корявый русско-немецкий. Гость болтал, наслаждаясь вниманием. Поглощённый работой, Доменико отстранялся от внешнего мира, рассказы Брюса или Крюйса слушал вполуха, «Ведомости», печатавшиеся в Москве, попадались редко.

— Что у тебя дома? — спохватился Марио.

Дома? Ну конечно, речь идёт об Астано... Младшая дочь обручена, обогнала старшую, негодяйка. Жильё починили, расширили на царское жалованье.

— А у тебя?

— Старики скучают. Молятся за царя. Скотный двор прибавился и новая голубятня. Купили виноградник у соседа, у кривого Чампи, — помнишь? К сбору нынче не успею... Может, в будущем году, если угодно мадонне.

Сагра — праздник урожая... Прозвучавшее в итальянской своей подлинности, слово будто высекло искру, вернув видение Астано. Процессия, спелые гроздья в корзинах...

— Возьмёшь отпуск?

— Нет, насовсем...

— А дворец? Каким чудом...

— Мы условились, — перебил Марио. — Я поздравлю князя с новосельем — и баста. Доделают без меня. Я сыт Россией, Доменико. Баста, баста!

— Отчего? Разве плохо у князя?

Учтивость велит сожалеть, отговаривать. Не получилось. Доменико замолчал.