Шрифт:
«Разве я тебя соблазнял ехать следом за мной?» — спросил я его.
Он ответил: «Хочешь, я прочту тебе кое-что?. Те стихи, которые ты сочинил перед тем, как уехать в Страну?»
«Стихи, которые я сочинил?»
Йерухам выпрямился во весь рост, сдвинул ноги по-солдатски, сложил руки на груди и произнес с выражением:
На вечную верность ему до скончанья Поклялся себе я пред Богом незримым И все, что имею я в мире изгнанья, Отдать в искупление Иерусалима…«Замолчи, человече, замолчи!» — крикнул я ему.
Но он продолжал читать:
Отдать ему жизнь мою, сердце и разум Без лишнего слова, без лишнего счета. Ведь он наяву и во сне — моя радость, И будней веселье, и праздник субботы.«Замолчи, человече, замолчи», — снова попросил я. Но он и на этот раз не замолчал и продолжал декламировать:
Мой город великий и многострадальный, Хоть нет в нем царей и бедны человеки, Он Господом избран уже изначально И красною нитью [56] с Ним связан навеки.56
…И красною нитью… — Каббала приписывает красной нити способность защищать от дурного глаза и прочего возможного вреда.
«Если ты сейчас же не замолчишь, я уйду», — сказал я.
Но он не замолчал и дочитал до конца:
И в день, когда будет грозить мне могила, Иль мертвых соседство, иль тьма преисподней, — Молю тебя — дай мне надежду и силу, О город величья и славы Господней.«Я знаю, ты уже разлюбил эти стихи, — сказал он, помолчав. — И твоему утонченному вкусу претят сегодня рифмы типа „Господней-преисподней“. Но я скажу тебе, чем на самом деле дурна твоя поэма — она забирается в сердце и томит душу».
Тут я сказал ему, этому Йерухаму: «А что, когда ты приехал в Страну и не нашел меня, там больше никого не было? Ладно, там не было меня, но ведь были же многие другие! Что, разве Страна Израиля — это я один? Даже из нашего города туда приехал не один человек, и уж они-то, я не сомневаюсь, встретили бы тебя сердечно».
«Это правда, — ответил он. — Несколько наших уже были там».
Я сказал: «Ну вот, смотри сам, — пусть даже меня там не было, но ведь была тысяча других таких, как я».
Он улыбнулся: «Да, тысяча таких, как ты, господин мой, а возможно, тысяча и еще тысяча, и некоторые из них поступили так же, как ты, и тоже покинули Страну, а другие стали чиновниками и торговцами, лавочниками и спекулянтами».
Я спросил: «А что, те, которые приехали с тобой, все пошли в рабочие?»
Он сказал: «Некоторые заболели малярией или другими болезнями и умерли, и теперь их кости рассеяны по всем кладбищам Страны. А те, что не умерли, значат там не больше, чем мертвые, — им приходится склоняться перед каждым ничтожным чиновником и просить как милости хоть какой-нибудь работы ради куска хлеба».
«Ну а остальные где?»
«Рассеялись по всем странам света, — сказал Йерухам. — В любой другой стране их больше, чем в Стране Израиля».
«И что, пребывание в Стране не принесло вам никакой пользы?»
«Что правда, то правда, ответил он, — мы извлекли из этого большую пользу. Мы узнали там цену работе».
Я протянул ему руку и спросил? «А что, по-твоему, это легкое занятие?»
Он возразил: «Нелегкое дело — это когда трудишься по-настоящему».
Я сказал: «Разве только такой труд нелегок? Разве есть что-нибудь легкое вообще? Но давай вернемся к тому, с чего ты начал. Ты осуждаешь меня за то, что я хвалил Страну Израиля. Но разве я первый начал ее хвалить, разве я единственный, кто это делал? Нет ни одного поколения, которое не прославляло бы Страну Израиля. Но что-то я ни разу не слышал, чтобы к ним предъявляли претензии. Однако все предыдущие поколения находили в Стране то, что им нравилось в книгах о ней, поэтому им нравилась Страна и нравились книги, в которых ее прославляли. Ваше же поколение искало для себя в Стране совсем не то, что искали ваши отцы и деды, и не то, что рассказывали вам о ней книги, и не страну, какая она есть, а ту, какой вы хотели бы ее видеть. И поэтому она вас не вынесла. „Земля, о которой Господь, Бог твой, печется… непрестанно“ [57] — она не такая, какую требуете себе вы, и не такая, которую требуют себе ваши единомышленники, а такая, какую требует Господь, Бог ваш. Но, знаешь, я, пожалуй, пойду уже, ты ведь наемный работник, и я не хочу отнимать у тебя рабочее время. Все равно на вопрос, который мы затронули, нельзя ответить, стоя на одной ноге. Так давай лучше выясним завтра то, что мы не довыяснили сегодня».
57
Второзаконие, 11:12.
Глава восемнадцатая
Добродетели Иерусалима
С того дня, как я приехал в Шибуш, мне ни разу не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь упомянул имя Йерухама Хофши, если не считать той лавочницы, у которой я купил материал для пальто, да Лолека, который однажды насмехался над ним в присутствии Рахели. Как-то раз я спросил о нем у Даниэля Баха, но его ответ меня не удовлетворил. «Этот Йерухам отвечает за ремонт улиц», — сказал Даниэль и больше ничего не добавил. Интересно, есть ли еще кто-нибудь в городе, о ком говорят так же мало, как о Йерухаме? Он не говорит о людях, и они не говорят о нем. Поэтому меня удивило, когда его имя упомянула Рахель.
С чего ей было упоминать его? Этот вопрос требует объяснения, а объяснения у меня нет. Лучше расскажу, когда она его упомянула и по какому поводу.
Последние два дня я почти не выходил из своей комнаты — и потому, что ленился встать, и по причине головной боли. Когда на третий день я наконец появился в зале, Рахель вскочила мне навстречу и сообщила, что меня спрашивал Йерухам Хофши. Поскольку я человек нелюбопытный, я не стал выяснять, как до нее дошло, что Йерухам Хофши спрашивал обо мне. Но поскольку я к тому же еще и человек вежливый, я спросил, как его дела. И тут из одной загадки родились сразу три другие. Первая, как я уже сказал, состояла в том, каким образом его слова достигли ее слуха. Вторая — зачем ему спрашивать обо мне, если он меня ненавидит? Но обе эти загадки были пустяки по сравнению с третьей: почему, когда я спросил у Рахели, как у него дела, она ответила так, будто знает все его секреты?