— А докторская? — спросил я. — Ты ведь собирался заканчивать докторскую…

— Для этого и необходим дом, — твердо заключил Геннадий. — Завтра мы едем в совхоз…

Но у меня оставались сомнения. Хорошо зная своего приятеля, я понимал: переубеждать и останавливать его — занятие бесполезное. В том, что в хозяйстве Виктора Васильевича (так звали директора отстающего совхоза, где мне еще в пору работы в газете пришлось побывать по какому-то письму) найдется пустующая хата, да и не одна, я тоже не сомневался. Допустим, нам кто-то и захочет ее продать. Но с какой стати на это пойдет Виктор Васильевич? Дело-то незаконное, местными властями далеко не поощряемое. У нас ведь так: пусть лучше гниет и пропадает… Словом, здесь нужен какой-то подход…

— Тогда поехали к Свату, — сказал Дубровин. — Витька по этой части гений.

Давний мой школьный товарищ Витька Сват, теперь, разумеется, Виктор Аркадьевич Сватов, режиссер и сценарист, на глянцевой визитной карточке которого значилось, что он кандидат технических наук, член трех (пока только трех) творческих союзов и художественного совета студии документальных фильмов, в любой безвыходной ситуации мог предложить выход. Кроме того, он был человеком, к которому каждый может обратиться за советом и помощью, определенно зная, что отказа не будет и особого беспокойства ему это не причинит.

Витька Сват был легендарная личность. Человек не одной, а множества легенд. Из тех, кому при жизни положен памятник. Готовый в любую минуту сделать для вас все возможное и невозможное, он никогда не претендовал на благодарность. Тем не менее за все труды и благодеяния ему воздавалось. И если прижизненный памятник ему полагался, то и воздвигнут он был буквально в кудрявом Витькином младенчестве. Да, именно гипсовой фигуркой нашего приятеля увенчана большая скульптурная группа на фронтоне помпезного профсоюзного дворца, что на центральной площади. Именно с него ваялся этот кудрявый мальчик, вознесенный над городом мощным порывом материнской любви и радостно протягивающий к небу свои пухлые ручонки. Именно Витька Сват, избранник судьбы, позировал известному скульптору, олицетворяя собой «наше счастливое детство» конца 40-х — начала 50-х годов.

Самое удивительное, что даже сейчас, выросший, возмужавший, давно сменивший свои детские кудри на лысину и слегка отяжелевший, Виктор Сватов оставался похожим на того кудрявчика, запечатленного в гипсе. Возможно, этому способствовал всегда излучаемый им свет счастливой уверенности в собственном, как, впрочем, и во всеобщем, благополучии. Энергия оптимизма генерировалась им столь щедро, что буквально вынуждала всех нас радоваться вместе с ним и во всем разнообразии жизненной гаммы различать только яркие тона и видеть только светлые перспективы.

Дубровинская «теория положительных установок» была бы Сватову просто смешна. Да и мне, стоило только вспомнить про нашего приятеля, она сразу представилась убогой. Ибо вся жизнь Витьки Свата неслась как бы по инерции — от мощной положительной установки, обретенной изначально и состоявшей в безграничной вере в успех. Сватову в этой жизни удавалось всегда и все. Поражала легкость, с какой он все делал: учился, играл в волейбол, продвигался по службе, творил, разговаривал, парил…

Конечно же Виктор Сватов был человеком настроения. Но при этом он был человеком хорошего настроения, что и определяло все в его жизни.

Изумляла простота, с какой он совершал невероятное, очаровывала непосредственность, с какой он опирался на окружающих, — никого этим не обременяя, а даже как бы одаривая, доставляя удовольствие. Так было, например, с его библиотекой.

Однажды, остепенившись и получив новую квартиру, Сватов устроил шумное новоселье. Книги всю жизнь он покупал жадно, но безалаберно раздавал знакомым, никогда не заботясь о том, чтобы их возвращали. Теперь, полагая, что к пополнению его библиотеки подлинные друзья должны проявить живой и бескорыстный интерес, принял «волевое» решение. Всем приглашенным было объявлено: из подарков новосел принимает только книги, но не любые, а по списку, составленному Сватовым. От двух до пяти томов с носа.

Ущерб, нанесенный таким образом книжным полкам друзей, был, можно сказать, ничтожным в сравнении с пользой, принесенной Сватову. Наш энтузиазм, умело подогреваемый приятелем, достиг значительных размеров, и при общем радостном удовольствии, лишь слегка омраченном некоторым вероломством вновь рожденного библиофила, Сватов в один вечер стал обладателем вполне компетентно подобранного, целевого и даже уникального собрания.

Впервые готовность окружающих идти ему навстречу Виктор Аркадьевич ощутил (по его словам, тогда еще не совсем осознанно) в старшем школьном возрасте.

Был фестиваль польских фильмов, шла премьера киношедевра тех лет, и гигантская очередь за билетами заполняла все пространство у касс центрального кинотеатра. Пробившись в фойе, Витька Сватов понял, что, заняв очередь, он простоит в ней до окончания фестиваля, чем окончательно подорвет свой авторитет в глазах Леночки из десятого «Б», с таким трудом вырванной им из-под родительской опеки на этот вечер.

Мгновенно оценив ситуацию, Виктор Сватов повернулся к своей подруге и спросил ее, на какой именно из сеансов ей хотелось бы пойти. Леночка, прекрасно понимая, что в кино ей сегодня не попасть, обиделась за издевательство, но, сморщив носик, все-таки пролепетала что-то про две серии, про маму и уроки, про то, что ей все равно, но ее маму мог бы устроить только сеанс на восемнадцать тридцать.