— Пойду удилища срежу. Видите, сколько здесь рыбы?

— Видим, видим, — отозвался дядя Степа. — Но не сучи ногами, успеешь ишшо. Нарыбачишься. Не за тем пришли. Сначала дело. Что дальше, начальник?

Я разъяснил свое решение. Тогда Гоша извлек свою ракетницу и попросил позволения нальнуть вверх на радостях. Я не разрешил, зачем обозначать себя, хотя вряд ли наши враги сюда за нами погонятся. В итоге мы ограничились тем, что разделись и развесили нашу «лопотину», как сказал дядя Степа, на кустах для просушки. А Гоша в одних трусах сбегал-таки и принес три длинных и прочных березовых хворостины на удилища, извлек откуда-то леску с искусственной мушкой на конце, привязал ее и тут же закинул на ближайшем перекате. Скоро он подошел к нам с парой почти килограммовых хариусов-черноспинников в руках.

— Вот так, а ты говоришь, не сучи ногами. Руками и головой работать надо. А вот там на косе сидит здоровенный глухарь, можно и мяска добыть к ужину.

Но я не соблазнился, и глухарь, надо думать, спокойно улетел. Мы его больше не видели.

Высушив «лопотину», мы оделись и пошли вверх по речке. К двум часам дня мы прошли по пойме, а местами и вброд, километров пятнадцать, далеко зайдя за то место, по которому я возил карандашом перед Ленькой. Можно было начинать работу. Я сделал описание долины, как наказывал Корнев, а Гоша промыл первую пробу. В шлихе преобладал ярко-красный гранат, довольно много было монацита медового цвета, но ни «нашего» ильменита, ни золота видно не было.

Взяв десяток проб, мы остановились на ночевку. Поскольку все опасения пока отошли, ночевка была нормальной. Наломали и настелили толстую подушку из лапок пихты, поставили палатку, разожгли большой костер. Подвесили над ним котелки с борщом и водой для чая и уселись рядом — кто с цигаркой-самокруткой, кто с трубочкой. Правда, Гоша опять убежал на перекат рыбачить и поймал полдесятка отборных хариусов, но мы отдельно их готовить не стали. Решили зажарить на палочках. Поужинали в полное свое удовольствие, потом долго и обстоятельно пили чай с добавкой какой-то травки, принесенной дядей Степой. За чаем и махорочкой опять всплыла приключившаяся с нами история, хотя и без оттенков тревоги. Обсуждали, зачем Лупинякам это все понадобилось. Дядя Степа был уверен, что причина в конях:

— Старик же сказал, что они без коней под зиму остались. Ни дров привезти, ни сена. И видели, как он вокруг наших коней во дворе ходил? Вот вам и вся причина. А на зимовье мы их заморочили, потому и ушли целые. Самое опасное было, когда мы утром собрались, — щелкай на выбор, но чего-то не решились. Видно, подумали, что сами к ним в лапы придем, а в походном караване мы растянутые, бей любого.

У меня было другое мнение:

— Кони, конечно, важны для них, но, думаю, не в одних конях дело. Для них главная ценность — наше снаряжение и карты. Дал такую кучу этого добра Корнев на нашу беду. Небось, видели, как Ленька облизывался на них за столом. Тут же на половину Красноярского края карт: Большемуртинский, Сухобузимский и Тасеевский районы. А вы слышали, что они давно промышляют скотом: идут тихо в Тасеевский район на Мурму, угоняют коров или лошадей, а потом здесь продают живьем или забивают. Затем им и карты надо, чтобы не наугад ходить, а в точно намеченные места. На картах не только деревни, но все избушки по Мурме отмечены.

Спор разрешил Гоша:

— Чего вы шумите? Кони… Карты… Если б они нас там порешили, у них были бы и кони, и карты, и спальные мешки с седлами. Нас, конечно, начали бы искать, но Корнев кого бы взял в проводники? Догадываетесь? Они б помогли нас найти… Эх, вы, старые. Соображать надо.

Мне тогда было двадцать три года, но возражать мальчишке я не стал: в его глазах я, конечно же, был стариком, не намного отстававшим от дяди Степы. Покончив с нашим спором, мальчишка принялся за свое любимое занятие — дразнить дядю Степу:

— А ты еще жениться собрался… Так и ходишь по бабам со своими гарнитурами?

— Какое твое собачье дело, куда и зачем я хожу? Я ж не спрашиваю, сколько ты таскинских девок перепортил.

У обоих были поводы для таких упреков. Дядя Степа действительно на старости лет хотел обустроить жизнь по-человечески. Он приобрел два дамских бельевых гарнитура и «дарил» их своим временным избранницам. Надеть их ни одна не решилась, поэтому, рассорившись с очередной кандидаткой в супруги, он забирал пакет со своим «подарком» и нес его следующей. Так он обошел всех вдовушек и одиноких женщин от тридцати лет и старше в деревне Таскиной, что на Енисее напротив нашей базы, и в селе Юксеево, о котором я уже говорил. Гоша тоже был ловкач по женской части и в самом деле, оказавшись на базе, организовывал поездки в Таскину на танцы, и там уж держитесь, деревенские девчата. Впрочем, его симпатичная белокурая рожица действовала на девчонок неотразимо, а хорошо подвешенный язык способствовал успеху, и не только у юных красавиц. Случалось ему и удирать от разъяренных мужей. Эти их подвиги были известны всей партии. Борис Лапшин даже пытался урезонивать того и другого. Но не преуспел.

Переночевали мы отлично. И весь следующий день работали не за страх, а за совесть. Отобрали пятнадцать проб и далеко ушли ниже того места, где вышли на Немкину. Это был задел для того, чтобы пораньше закончить работу и целыми уйти на базу, к чему все, естественно, стремились. Так прошла неделя. По вечерам, пока было светло, я в лупу разглядывал намытые шлихи, а спутники мои то весело, то довольно злобно пикировались все на ту же женскую тему. Разнообразие вносила только рыбалка, которой все занимались с успехом и удовольствием. Ровно через неделю после выхода на Немкину мы приблизились к ее устью, и я предложил сделать дневку, хорошенько порыбачить, подкормить лошадей, а потом марш-марш по Кану на Енисей и домой. Оба согласились — и сами изрядно вымотались, и лошади спали с тела.

В этот последний день на Немкиной мы с Гошей взяли оставшиеся три пробы, увидели, что вода в Кане быстро поднимается, подпирая и делая тоже полноводной Немкину, и торопливо вернулись в лагерь.

Пока мы ходили, дядя Степа наловил почти ведро хариусов и два ленка — эта рыба, очень похожая на форель, водится в тех же горных речках, что и хариусы, и не менее вкусна, но к нашему среднерусскому линю не имеет ни малейшего отношения.

Мы с Гошей тоже вооружились удочками и, хотя в этот день клев был плохой, до вечера натаскали еще ведро рыбы. Ее решили доставить на базу, а потому засолили в клеенчатом мешке, нашедшемся у запасливого дяди Степы. Возвращаясь от Кана, я обратил внимание на очень крутой склон долины Немкиной, по которому нам завтра предстояло идти с лошадьми, и решил, что лучше будет идти верхом, горой, на которой хвойная тайга опять сменилась березняком. Сказано ведь Козьмой Прутковым: «Не ходи по косогору, сапоги стопчешь». Вернувшись в лагерь, мы пересмотрели свое имущество, выкинули все, что сочли лишним, и упаковали в брезентовый мешок пробы, которых набралось около тридцати килограммов. Дядя Степа, приподняв мешок, фыркнул и сказал: