С первых дней Отечественной войны мы разрывали свои охранные от мобилизации брони, бросали благоустроенные московские квартиры, профессорские кафедры, оставляли семью и шли на фронт защищать Родину. Только в составе моей 21-й дивизии народного ополчения Киевского района Москвы в июльское утро 1941 г. по старой Смоленской дороге двигались навстречу вражеским полчищам 12 с половиной тысяч москвичей-добровольцев. А вся страна посылала на фронт миллионы своих сынов.

(На Волхонке помещались Институт экономики и другие учреждения Академии наук. – Д. Ш.)

Так звучал боевой марш 21-й, ставшей затем 173-й, а после этого 77-й гвардейской дивизии.

Мы вынесли на своих плечах кровопролитную Битву за Москву. Затем испытали всю тяжесть и все величие Сталинградского сражения – от выхода бронированных фашистских дивизий на Волгу и до пленения фельдмаршала Паулюса. С освободительными боями прошли всю Украину, а дальше тяжелые освободительные бои в Румынии, Югославии, Венгрии, Австрии.

Западнее Вены, соединившись с американскими войсками, мы отпраздновали Победу.

Мы прошли с боями многие тысячи километров. От Москвы до Вены мы уложили в холодные могилы миллионы своих братьев. Мы покинули Москву в июле 1941 и вернулись под родной кров только весной 1946 г. – почти через 5 лет. Мы, оставшиеся в живых, вернулись домой с парой десятков боевых орденов и медалей на груди, но с седыми головами: не раз смотрели в лицо смерти.

Нужно ли говорить о том, что совершенно иные пути в жизни избирал себе тот довольно обширный слой мелкой буржуазии от интеллигенции, о котором я упоминал выше. Само собой разумеется, что все эти Ильичевы, Федосеевы, Сатюковы и иже с ними не поехали в политотделы, когда решались судьбы социализма в деревне. Ни один из них не пошел на фронт, когда решался вопрос жизни и смерти Страны Советов.

За время войны и после ее окончания Сатюков, Кружков, Ильичев занимались скупкой картин и других ценностей. Они и им подобные превратили свои квартиры в маленькие Лувры и сделались миллионерами. Как-то академик П.Ф. Юдин, бывший одно время послом в Китае, рассказывал мне, как Ильичев, показывая ему свои картины и другие сокровища, говорил:

– Имей в виду, Павел Федорович, что картины – это при любых условиях капитал. Деньги могут обесцениться. И вообще мало ли что может случиться. А картины не обесценятся…

Именно поэтому, а не из любви к живописи – в ней они не смыслили – вся эта камарилья занялась коллекционированием картин и других ценностей.

За время войны они всячески расширили и укрепили свою монополию на всех участках идеологического фронта. Нас, возвращавшихся с фронтов Отечественной, они встречали с плохо скрываемой неприязнью. И не потому, что мы служили укором их совести. Нет, они не страдали избытком таковой. Просто мы были плохим фоном для них.

На протяжении послевоенных лет я получал много писем и устных жалоб от бывших политотдельцев и фронтовиков, что они не могут получить работу, соответственную их квалификации, или даже вернуться на ту работу в сфере науки, литературы, искусства и другие, с которой они добровольно уходили на фронт.

Впрочем, такие явления монополизации руководства и пренебрежения или даже неприязни к фронтовикам и инвалидам войны имели место и на других участках государственного и партийного аппаратов.

Однако природа нашего народного государства и коренные устои нашей Коммунистической партии таковы, что политические рвачи и выжиги, карьеристы и стяжатели всякого рода рано или поздно показывают свое истинное лицо, их махинации и клеветнические дела опознаются. И это естественно: люди, не прошедшие классовой, политической, фронтовой закалки, не выдерживают серьезной жизненной проверки и саморазоблачаются.

Так произошло и здесь.

Проведенная в июне 1947 г. философская дискуссия показала, что книга Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии» была написана в духе «профессорского объективизма», представляет собой эклектическую окрошку, носит отчетливые следы различных буржуазных и мелкобуржуазных влияний. Ее идейные основы далеки от требований большевистской партийности.

В таком же духе писались статьи и брошюры и многих «александровских мальчиков».

А вскоре одно событие стало и морально-политическим разоблачением верхушки «александровской школы».

Расследованием по письму в ЦК одной из оскорбленных матерей было установлено, что некий окололитературный и околотеатральный деятель организовал у себя на роскошной квартире «великосветский» дом терпимости. Он подбирал для него молодых привлекательных киноактрис, балерин, студенток и даже школьниц-старшеклассниц. Здесь и находили себе усладу Г. Александров, его заместители А. Еголин, В. Кружков и некоторые другие. В. Кружков использовал великосветский вертеп и для скупки картин.

ЦК в «Закрытом письме» дал должную квалификацию всем этим фактам и принял некоторые организационные меры в отношении виновных. Впрочем, все они остались в рядах партии и в составе Академии наук СССР.