Шрифт:
«Да уж, ты всегда стреляла сблизи».
Саид покачал головой и приподнял взгляд вверх.
«Вижу Марс», сказал он. Так и было на самом деле. Вторая по близости планета во всем своем виде, цвета заката пыльного шторма.
Саид выпрямился и достал свой телефон, направив камерой на небо, сверяясь с программой-апп звездных тел. Марс показался в более детальном виде, хотя, конечно же, это был Марс какого-то другого времени, прошлый Марс, запечатленный создателем апп.
Семья Саида услышала, как вдалеке раздалась автоматная очередь плоским треском — негромко, но довольно отчетливо. Они еще посидели некоторое время. Затем мать Саида предложила вернуться внутрь.
* * *
Когда Саид и Надия впервые решили выпить кофе вместе в кафетерии, что произошло на следующей неделе, после их совместного класса, Саид спросил об ее консервативной и все-закрывающей черной робе.
«Если ты не молишься», поинтересовался он, понижая голос, «почему ты ее одеваешь?»
Они сидели за столиком на двоих у окна, разглядывая ревущее движение на улице внизу. Их телефоны покоились экраном вниз между ними, словно сложенные оружия отчаявшихся душ на переговорах.
Она улыбнулась. Отпила чай. И объяснила, спрятавшись лицом за своей чашкой.
«Чтобы никто не *** до меня», сказала она.
Часть вторая
Когда Надия была ребенком, ее любимым занятием было рисование, хотя его преподавали лишь один раз в неделю, и она не считала себя талантливой в этом. Она ходила в школу, где вдалбливалось простое запоминание, для чего она была просто не создана, и поэтому она проводила большинство своего времени, разрисовывая края учебников и тетрадей, пряча, согнувшись, каллиграфические овалы и миниатюрные вселенные от взгляда учителей. Если бы они поймали ее, она получила бы выговор или даже удар по голове.
Искусство в доме Надии представлялось религиозными стихами и фотографиями святых мест, висевшими в рамках на стенах. Мать Надии и сестра были тихими женщинами, а ее отец пытался быть таким, считая молчание достоинством, но все равно постоянно и легко вспыхивал, когда речь заходила о Надии. Ее постоянные вопросы и нарастающее скептическое отношение к святости в вопросах веры, расстраивали и пугали его. В доме Надии не было физического насилия, как и благотворительности, но, когда по окончании университета Надия объявила ко всеобщему в семье ужасу и к ее неожиданному удивлению своим словам, что она съезжает из дома — незамужняя женщина, то раздались жесткие слова с обеих сторон: и от отца, и от матери, даже и от ее сестры, и, более всего, от самой Надии; после чего и Надия и ее семья решили, что она лишается семьи, и об этом решении для всех их до конца жизней они жалели, но никто из них никогда не попытался починить их отношения: частично от упрямства, частично от непонимания, как сделать, и частично от надвигающегося на их город хаоса, надвигающегося так быстро, что им не хватило времени осознать свою ошибку.
Жизненный опыт Надии во время первых месяцев жизни одинокой женщины в некоторые моменты даже превзошел страхи и опасности, о которых предупреждала ее семья. Все же у нее была работа в страховой компании, и она была полна решимости выжить, и она смогла. Она сняла верхнюю комнату у одной вдовы, купила проигрыватель и небольшую коллекцию виниловых пластинок, нашла круг знакомых — таких же городских вольнодумцев — и умеющую хранить секреты женщину-гинеколога. Она научилась тому, как одеваться для всех взглядов, как лучше всего вести себя с агрессивными мужчинами и с полицией, и с агрессивными мужчинами из полиции, и как всегда доверяться своим инстинктам, чтобы избежать или покончить с нежелательной ситуацией.
Сидя за рабочим столом в страховой компании, днем, звоня с предложениями возобновления договоров, она получила сообщение от Саида с просьбой о встрече, и ее поза не изменилась: все так же склонившись, как будто она все еще была школьницей, и все еще продолжая разрисовывать, как всегда, края различных бумаг перед ней.
* * *
Они встретились в китайском ресторане по выбору Надии, не в день их вечерних занятий. Семья, которой раньше принадлежало это место, после прибытия сюда после Второй Мировой войны, процветая три поколения, недавно продала это место и переехала в Канаду. Но цены оставались приемлемыми, и стандарты приготовления еще не упали. У зала была темная, как в опиумном притоне, атмосфера по контрасту с другими китайскими ресторанами в городе. Намеренно освещенный будто-бы-свечами-в-бумажных-фонарях, которые на самом деле были пластиковыми коробками, иллюминированными мерцающим светом лампочек.
Надия прибыла первой и наблюдала, как вошел Саид и приблизился к столу. У него было, довольно часто, выражение удивления в его ярких глазах, не насмешливое, но словно он видел смешное в вещах вокруг его, и это выражение нравилось ей. Она сдержала улыбку, зная, что он сам улыбнется очень скоро, и, так и есть, он заулыбался еще по дороге к ее столу, и она ответила ему своей улыбкой.
«Мне нравится», сказал он по поводу помещения. «Нечто таинственное. Как будто мы можем быть где угодно. Ну, не то, что где угодно, а просто — не здесь».
«Ты когда-нибудь путешествовал за границей?»
Он покачал головой. «Хотел бы».
«Я тоже».
«Куда бы поехала?»
Она подумала об ответе. «Куба».
«Куба! Почему?»
«Я не знаю. От этого названия мне хочется думать о музыке и прекрасных старых зданиях, и о море».
«Звучит замечательно».
«А ты? Куда бы ты выбрал? Одно место».
«Чили».
«Значит, мы оба выбрали бы Латинскую Америку». Он широко ухмыльнулся. «Пустыня Атакама. Воздух такой сухой, такой чистый, и там совсем немного людей, и почти нет света. И ты можешь лежать на спине и смотреть вверх и видеть Млечный Путь. Все звезды — будто молоком по небу. И можешь увидеть, как они медленно двигаются. Потому что Земля двигается. И почувствуешь, как словно лежишь на гигантском крутящемся шаре в космосе».