В это время позвонил новый командующий Сталинградским фронтом генерал Ерёменко [151] . Сталин взял трубку. После разговора с Ерёменко сказал:

— Ерёменко докладывает, что противник подтягивает к городу танковые части. Завтра надо ждать нового удара. — И, повернувшись к Василевскому: — Дайте сейчас же указание о немедленной переброске через Волгу 13-й гвардейской дивизии Родимцева из резерва Ставки. И посмотрите, что ещё можно направить туда завтра.

Уже через час Жуков был на аэродроме. Приказ Верховного: вылететь в расположение Сталинградского фронта, ввести в бой всю авиацию и изучить обстановку в районе Клетской и Серафимовича. Прощаясь, Сталин сказал, что к начатому разговору необходимо вернуться, и добавил: «О том, что мы здесь обсуждали, кроме нас троих пока никто не должен знать».

Контрудары, которые Жуков вместе со штабом Сталинградского фронта в те дни организовывал на различных участках, дали положительные результаты. Они изматывали противника.

Из дневника немецкого офицера, который в те дни пытался со своими солдатами оттеснить противостоящие им подразделения Сталинградского фронта: «…части нашего корпуса понесли огромные потери, отражая в сентябре яростные атаки противника, который пытался прорвать наши отсечные позиции с севера. Дивизии, находившиеся на этом участке, были обескровлены; в ротах оставалось, как правило, по 30–40 солдат».

В конце ноября Сталин вновь вызвал к себе Жукова и Василевского.

Василевский только что вернулся из-под Сталинграда — изучал условия для контрнаступления армий левого крыла Юго-Восточного фронта.

Прежде чем идти к Верховному, они несколько часов совещались в Генштабе. Обменивались впечатлениями. Вносили поправки в первоначальный план.

Во время встречи в Кремле Сталин неожиданно предложил произвести реорганизацию фронтов и в связи с предстоящими планами масштабного наступления командующим войсками вновь образованного Донского фронта (бывшего Сталинградского) назначить Рокоссовского. А командующим создаваемым вновь Юго-Западным фронтом — Ватутина. Такие назначения всех вполне устраивали.

В конце совещания Сталин сказал:

— Вылетайте обратно на фронт. Принимайте все меры, чтобы ещё больше измотать и обессилить противника. Посмотрите ещё раз намеченные планом районы сосредоточения резервов и исходные районы для Юго-Западного фронта и правого крыла Сталинградского фронта, особенно в районе Серафимовича и Клетской. Товарищу Василевскому с этой же целью следует выехать ещё раз на левое крыло Юго-Восточного фронта и там изучить все вопросы, намеченные планом.

«После тщательного изучения на месте всех условий для подготовки контрнаступления, — пишет Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях», — мы с А. М. Василевским вернулись в Ставку, где ещё раз был обсуждён план контрнаступления и после этого утверждён». И далее: «Мне было приказано лично проинструктировать Военный совет Донского фронта о характере действий войск с целью всемерной помощи Сталинграду. Хорошо помню разговор 29 сентября в землянке, в балке севернее Сталинграда, где размещался командный пункт командарма К. С. Москаленко.

На мои указания активных действий не прекращать, чтобы противник не перебрасывал с участка Донского фронта силы и средства для штурма Сталинграда, К. К. Рокоссовский сказал, что сил и средств у фронта очень мало и что ничего серьёзного мы здесь не добьёмся. Конечно, он был прав. Я тоже был такого мнения, но без активной помощи Юго-Восточному фронту (теперь Сталинградскому) удержать город было невозможно.

Первого октября я вернулся в Москву для дальнейшей работы над планом контрнаступления. От Сталинграда до Москвы летел в самолёте генерал-лейтенанта А. Е. Голованова [152] , которым он управлял лично. Я с удовольствием сел в кабину к такому опытному лётчику.

Не долетая до Москвы, почувствовал, что самолёт неожиданно делает разворот и снижается. Я решил, что мы, видимо, уклонились от курса. Однако спустя несколько минут А. Е. Голованов повёл машину на посадку на незнакомой мне местности. Приземлились благополучно.

— Почему посадили машину здесь? — спросил я Голованова.

— Скажите спасибо, что были рядом с аэродромом, а то могли бы свалиться.

— А в чём дело?

— Обледенение.

Во время разговора подрулил мой самолёт, который летел вслед за нами, и на нём уже я добрался до Центрального московского аэродрома. Естественно, что полёты в сложных условиях, спешка с вылетами не могли быть всегда удачными.

Хорошо помню ещё одну “самолётную” историю, едва не стоившую нам жизни. Это было также во время полёта из Сталинграда в Москву. Погода в тот день стояла нелётная, шёл дождь. Москва сообщала, что над городом туман, видимость ограниченна. А лететь надо: вызывал Верховный.

До Москвы летели неплохо, но на подходе к Москве видимость не превышала ста метров. По радио лётчику была дана команда из отдела перелётов ВВС идти на запасной аэродром. В этом случае мы наверняка опаздывали в Кремль, где нас ждал Верховный.

Приняв всю ответственность на себя, я приказал лётчику Е. Смирнову садиться на Центральный аэродром и остался в его кабине. Пролетая над Москвой, мы неожиданно увидели в 10–15 метрах от левого крыла горловину фабричной трубы. Я взглянул на Смирнова, он, что называется, не моргнув глазом, поднял самолёт чуть выше и через 2–3 минуты повёл его на посадку…»

В своей книге «Дальняя бомбардировочная» Главный маршал авиации Голованов тоже рассказал об их полёте с Жуковым. Прекрасная возможность проверить память мемуаристов: «На другой день после совещания мы собрались лететь в Москву. Погода на трассе была плохая, нелётная. Я предложил Жукову лететь со мной, чтобы наверняка попасть в Москву. На том и порешили. После взлёта к нам пристроились истребители сопровождения, но уже через десять-пятнадцать минут из-за сплошной и низкой облачности пришлось перейти на слепой полёт. Истребители же, естественно, повернули домой.