Выступавшие сводили дело к тому, что я якобы игнорирую партполитработу в армии, пытаюсь оторвать армию от ЦК и прочее…

Но это, собственно говоря, была дымовая завеса, а истинная цель состояла в том, чтобы немедля избавиться от меня, чтобы я не стоял на дороге тех, кто всеми способами рвался к славе и не хотел делить её с кем-либо другим. Было ясно и то, что по мне решили ударить главным образом руками военных, которые были заранее подготовлены и в своих выступлениях старались наперебой дискредитировать мою деятельность, всячески принижая мои заслуги в годы Великой Отечественной войны, договариваясь при этом до явного абсурда и фальсификации. Даже Хрущёв и тот вынужден был одёрнуть маршала А. И. Ерёменко, который в пылу своей крикливой подхалимской речи сказал: “А что Жуков, говорят, он осуществлял личное руководство Сталинградской битвой, а его там и не было”.

Хрущёв: “Ну, Андрей Иванович, ты это зря. Жукова как полководца мы знаем хорошо. У кого не выходило на фронте, у Жукова всегда выходило и выходило хорошо”.

На Пленуме ЦК была выставлена картина художника Яковлева, который задолго до Пленума умер.

О существовании этой картины я узнал только за два месяца до Пленума ЦК. Как-то ко мне пришёл начальник Главного Политического управления Желтов и сказал, что у него есть картина Яковлева, где художник очень хорошо написал меня на фоне поверженного Берлина.

Я попросил показать эту картину. Картина мне лично понравилась и, конечно, не потому, что на ней изображён я на вздыбленном коне, а потому, что в ней я почувствовал любовь художника к Советской Армии, разгромившей самый чёрный оплот империализма — фашистскую Германию.

Желтов спросил меня, что делать с этой картиной. Я ответил ему: “Сдай в музей Советской Армии, может быть, когда-нибудь пригодится” Мне казалось, что на этом дело с картиной было закончено. Когда же фабриковалось дело против меня, Желтов доложил в ЦК об этой картине в извращённом виде, представив вопрос так, как будто я приказал ему вывесить картину в доме офицеров Советской Армии. Чтобы ошельмовать и осмеять меня, картина была выставлена на Пленуме ЦК для обозрения, а затем её возили на проходившие партактивы по Москве. Демонстрация картины сопровождалась соответствующими компрометирующими меня комментариями. “Смотрите, мол, как Жуков изобразил себя в подобии Георгия Победоносца». Особенно в этом направлении старались те, кто не сумел прославиться в делах Великой Отечественной войны.

Хрущёв выступил на Пленуме последний. Он сказал: “Когда мы были с Булганиным на Дальнем Востоке, после посещения войск нас пригласил к себе на обед командующий дальневосточными войсками маршал Малиновский. За обедом Малиновский сказал: "Остерегайтесь Жукова, это растущий Наполеон. Если надо — он не остановится ни перед чем".

Я тогда не обратил внимания на слова Малиновского, но мне потом об этих словах и их смысле много раз напоминал Н. А. Булганин”.

Вот, оказывается, с каких пор Малиновский занялся провокацией и подкопом против меня, а я и не подозревал этого за Малиновским.

Между прочим, мне показалось странным такое заявление Малиновского, сделанное Хрущёву в 1955 году, так как буквально таким же заявлением обо мне Берия пугал Сталина начиная с 1945 года. Возникал вопрос — уж не из одного ли источника исходили подобные провокационные заявления? Ничего нет удивительного: если Малиновский в 1955 году сделал такое провокационное заявление, то почему он не мог сделать то же самое в 1945 году?

В ходе Пленума ЦК я понял, что вопрос обо мне уже решён в Президиуме окончательно, а потому я не счёл нужным как-то оправдываться, зная, что из этого ничего не выйдет.

Я доложил Пленуму о том, что вооружённые силы находятся в полной боевой готовности. Проводя некоторое сокращение штатных политработников, я преследовал, прежде всего, цель повысить роль и активность партийных организаций, повысить роль единоначальников и сократить расходы на платные полит-органы. Мне непонятно, почему вдруг так остро поставлен обо мне вопрос. Если я допустил ошибки — их я могу поправить. Для чего же принимать крайние меры? То, что здесь говорилось, в основном в какой-то степени имело место, но здесь всем фактам дана иная, тенденциозная политическая окраска.

На Пленуме меня вывели из состава Президиума и членов ЦК партии.

Постановление Пленума обо мне объявили через неделю, приурочив к сообщению о запуске ракеты на орбиту вокруг Земли.

В отличие от существующего порядка, в моём присутствии Пленумом ЦК было принято решение только по организационному вопросу, т. е. о выводе меня из членов ЦК. Что же касается политического постановления, то оно при мне не обсуждалось, не принималось, и я был лишён возможности защищаться в обвинениях, которые были в нём изложены.

Я, безусловно, не могу согласиться с принятым постановлением, ибо оно в своей основе не соответствует действительности и изложено явно тенденциозно, с целью очернить меня перед народом и партией.

Хуже всего то, что, как и прежде, в период господства культа личности мне бездоказательно приклеивали всевозможные антипартийные ярлыки, обвиняя бездоказательно в том, что я пытался оторвать вооружённые силы от партии, от народа. Я считаю, что подобное постановление не выдерживает никакой критики. Возникает вопрос: как это можно в наших условиях оторвать многомиллионную армию от народа и партии при нахождении в ней более 90 % коммунистов и комсомольцев, ежегодного миллионного призыва молодняка в ряды армии, увольнения из её рядов отслуживших срок своей службы, а также повседневного общения армии с многогранной жизнью партии и народа?