Десять лет назад мирно спящих мать и дочь разбудила звонкая трель. Тогда для маленькой семилетней девочки он был интереснейшим звуком - слыша его, она, спотыкаясь, бежала к телефону, чтобы успеть ответить быстрее, чем один из родителей. Отчего-то их он вечно раздражал, и они торопились к нему только потому, что желали, чтобы тот наконец-то заглох.

Успевая домчать до стола первой, Айра забиралась на табуретку и, хватая трубку, которая была не только больше её кисти раза в три, но и вполовину длиннее её головы, весело в неё кричала: "Учительница принцесс слушает!". Её отец всегда над этим смеялся, мол, как это так - "учительница принцесс"? А Айра возмущенно надувала губы и заявляла: "Папа, ты учишь обычных детей, а я не хочу учить обычных, поэтому буду учительницей для принцесс! Принцессам нельзя ходить в школу, потому что они особенные, а учиться же всем нужно!". Родитель на это только ещё громче хохотал и, ласково поглаживая Айру по голове, приговаривал, что его дочурка - большая умница и, если она будет упорно учиться, то станет даже директором школы для принцесс.

Правда в ту ночь звонок застал Айру врасплох, поэтому мама оказалась проворнее. Она сказала дочери, потирающей спросонок глазки, продолжать спать, ведь утром она пойдёт первый раз в школу и это будет важным для неё днём. Но уснуть девочка тогда так и не смогла.

Ясно, как вчерашний день, она помнила, как мама мешком рухнула возле стола. Подскочив от испуга, девочка ухватилась за металлическую спинку кровати, чтобы на неё посмотреть: мама сидела на деревянном полу, поджав ноги под сгорбленное тело, прижимала к уху трубку и пустым взглядом смотрела куда-то вдаль комнаты. Потом она внезапно заплакала и начала громко выкрикивать имя папы, а когда уже замолчала, Айра поняла - с ним случилось что-то плохое.

Это день остался в её памяти не как первый в школе, а как день первых материнских слёз, воспоминание о которых оказалось даже ярче, чем внезапная смерть отца.

Но, несмотря на случившееся, Айра тогда всё-таки пошла в школу, и этот факт по сей день кажется ей диким и неправильным. Её забрала из дома бабушка, и хоть девочка и не задавала вопросов, ей она так ничего и не рассказала.

До сих пор Айра помнит, как шла по широкой асфальтной дороге, встречая счастливых родителей и нарядных детей. Мальчики важно шли с букетами, предназначенными для первых учительниц, одетые в идеально выглаженную форму, с бабочками на шее, а девочки - с огромными пушистыми бантами из фатина и в белоснежных гольфах.

Айра же шла в школу в махровой пижаме и, накинутой поверх, отцовской куртке. Слишком холодный для того дня ветер сносил на её тонкое, как веточка сухого дерева, запястье бабушкины слёзы. Девочке было неприятно, поэтому она молча, вытирала их правой рукой, желая, чтобы они поскорее высохли. Мокрое запястье так раздражало, что ей безумно хотелось засунуть руку во что-то горячее. Тогда она даже согласилась бы засунуть её в костёр. Но до самых школьных ворот запястье назло оставалось мокрым.

Взрослые ошибочно предполагают, что маленький ребенок - это ещё слишком глупое, неспособное понять и ощутить всю полноту человеческого горя, существо. Будто бы способность к переживанию у детей еще не сформирована и вообще она приобретается с годами, да и остальное мерится ими же: чем ты старше, тем сильнее твоя любовь и значительнее боль от её утраты. Но это великое заблуждение.

На похороны Айру не взяли. Она осталась с тётей Женей, которая приходилась ей также первой учительницей, и только через четыре дня она вернулась домой.

Девочка не бежала сломя голову в надежде поскорее увидеть маму, она спокойно, даже с осторожностью, шагнула внутрь дома. Первое, что она заметила, - её отражение в зеркале. Ротанговое пыльное трюмо до сих пор стоит на том же месте и всегда показывает лица гостей быстрее, чем они перешагнут порог их дома.

Каким был облик матери? Таким, что даже десять лет не смогли выковырять его из памяти.

Она запомнила её впалые щеки и пухлые синие круги под потускневшими голубыми глазами, которые, словно из-за накопленной влаги, поглотили туман. Запомнила её сгорбленную от усталости спину, за которой стояла незнакомая пухлая женщина и умелыми движениями ножниц отстригала ей крупные пряди ореховых волос. Запомнила как они волнами падали на грязный оттоптанный пол, а принесенный девочкой ветер разносил их по всему коридору. Тогда же Айра, которая не произнесла за эти четыре дня и слова, испугалась и неожиданно для себя воскликнула:

– Мама, ты сошла с ума?

Рита дёрнулась, потому что не заметила, как дочь вошла. Её взгляд оживился, найдя девочку в зеркале, и она, слабо улыбнувшись, осипшим голосом ей ответила:

– Милая, я сойду с ума только тогда, когда ты перестанешь по мне скучать.

Айра, часто заморгав, сжала маленькие кулачки:

– Но зачем ты подстригаешь волосы? Они ведь были такими длинными и красивыми!

– Когда вырастешь, моя принцесса, я тебе расскажу, - прошептала она, и Айра заметила, как по щекам у нее покатились слёзы. Слёзы, которые уже никогда не станут первыми.

Подойдя тогда ближе, девочка прислонилась к маминому плечу и обняла её руку, не боясь того, что на неё полетят падающие стружки волос. Айра внимательно вглядывалась в зеркало, чтобы запомнить, как мама выглядит с длинными волосами, которые она так любила перебирать, в надежде поскорее заснуть. Но, как только женщина-парикмахер закончила работу, и с головы матери упал последний локон, внимание Айры что-то привлекло. Она уловила какое-то лёгкое движение в отражении, поэтому слегка наклонила голову в бок, чтобы разглядеть получше, и за высоким шкафом, который стоял за их спинами, она увидела его глаза.