На следующий день после похорон Клавдия было назначено первое заседание Большого Совета. Варрон проснулся затемно: ему почудилось, будто стены мрачной обители сотрясаются от гула, создаваемого людьми, вновь занявшими все три центральные площади столицы. Ликкиец поднялся по лестнице и вышел на балкон, служивший открытым надземным переходом к соседнему хозяйственному зданию, где готовили еду для раздачи нищим.

Наблюдая за возмущенно галдящими горожанами, Варрон размышлял о вчерашней беседе с легатом Джоувом, который пришел в храм, как и обещал, незадолго до поминального ужина.

Речь снова зашла о политике. Легионер сообщил, что эбиссинский царевич Сефу категорически отказался встречаться с Варроном, Фирм подкупил многих членов Совета, посулив им поистине гигантские суммы, а Неро изо всех сил старается привлечь на свою сторону армию. Джоув заподозрил первожреца Эйолуса в причастности к заговору против Клавдия, но еще не имел никаких тому доказательств. Легионер не собирался отступать, намереваясь вывести всех негодяев на чистую воду…

Толпа взревела, едва на Храмовой площади появился главный фламин Туроса. Седого жреца несли в открытых носилках, чтобы он мог осыпать благословениями страждущих. Ликкиец внимательно следил за перемещением процессии, сопровождаемой ликторами и охраной, но упустил тот момент, когда к Эйолусу подобрался одетый в серое рубище человек и выплеснул из ведра жидкое дерьмо, с головы до пят окатив старика.

Это произошло как раз неподалеку от Варрона. Юноша обмер, пораженный гнусностью и нелепостью содеянного незнакомцем.

Первожрец спешно вытер лицо подолом мантии и, повернув голову, злобно уставился на взысканца:

– Паскудный червь! Теперь ты и твои мерзкие «пауки» довольны?! Трепещите, кара обрушится на вас! Вскоре я призову к ответу каждого богомерзкого культиста!

Ликкиец намеревался возразить: он был уверен, что никто из ктенизидов не стал бы подобным образом публично унижать Эйолуса, но при всем желании не смог бы перекричать рев разгневанной толпы.

Развернувшись на пятках, Варрон с невозмутимым видом вернулся под крышу храма, все еще окруженного сотней легионеров.

В столицах провинций залами для заседаний представителей городского управления были курии, по своей планировке напоминающие геллийские булевтерии . Рон-руанская курия имела узорчатый мраморный пол, находящийся на возвышении президиум для членов Малого Совета и несколько рядов кресел, которые занимали в соответствии с политическими предпочтениями.

Сторонники Лисиуса расселись справа от входа, по-соседству разместились планировавшие проголосовать за Фостуса. Левые крыло заняли приверженцы Алэйра и Лукаса. Центр, расположенный напротив президиума, оказался за теми, кому импонировал Варрон.

Неро и Фирм тихо беседовали, склонившись друг к другу. Очутившийся между двух пустых кресел – зесара и первожреца Туроса – Руф медленно перебирал костяные четки. Он разглядывал людей. Большинство пришли в белых тогах. Желающие соблюсти траур по Клавдию облачились в черное, носители ихора – в фиолетовое. Легаты и архигосы щеголяли синими, серебряными и золотыми плащами; жрецы – перламутровыми мантиями.

Плетущий Сети с сожалением обнаружил, что на Совет приехали далеко не все. Эбиссинский посол Сефу Нехен Инты пожелал находиться в тренировочном лагере Всадников и пока даже в частном порядке не объявлял о политических предпочтениях наместника Именанда. Геллию представляли два тамошних архигоса: ни анфипат островитян, ни сар Старты не соизволили покинуть своих владений. От поморцев и вовсе выступал один Макрин. Уже много лет анфипат Мариан большую часть времени отдыхал на целебных источниках, поправляя здоровье, нежели занимался делами провинции. Выходцы из Срединных земель и северяне также не могли похвастаться полным составом делегаций.

И все же необходимый кворум был соблюден. Понтифекс недоумевал, что настолько задержало Эйолуса, не задумал ли он какой-нибудь особо хитрый политический трюк.

Когда первожрец Туроса вошел в курию со стремительностью пущенного из онагра снаряда, Руф едва не выронил четки. Старик успел вымыть лицо, голову и руки, сменить мантию на простую тогу без украшений, но жуткое зловоние не пропало.

– Обвиняю! – завопил седой храмовник, остановившись в центре зала и ткнув пальцем в сторону Плетущего Сети. – Обвиняю этого человека, оскорбившего не меня, но Великого Творца!

– Чем же я вас оскорбил? – с нотками удивления спросил понтифекс.

– Ты подослал бродягу с нечистотами! Какая низость! А мальчишка Варрон наблюдал сверху и потешался надо мной!

Члены Большого Совета грозно зароптали.

– Доказательства! – потребовал ктенизид.

– Первое – взысканец на балконе. Второе – все произошло возле ступеней твоего черного святилища!

– По-вашему выходит: если вор утащит кошель созерцающего спектакль, то пострадавшему надлежит судиться с руководителем труппы? – беззлобно огрызнулся Руф. – Боги отвели нам роли соперников, а люди пытаются сделать врагами.

– Ты отрицаешь свою причастность к случившемуся?! – лицо Эйолуса покрылось красными пятнами.

– Разумеется. Согласившись, я преступлю закон – оговорю невиновного.

– Лжец!

– Старый дурак! – не выдержал понтифекс. – Нас умышленно сталкивают лбами! Это же ясно, как первый постулат Кассина.

– И чем ты объяснишь присутствие на балконе Варрона? Тоже кознями недоброжелателей?!

– Нет, волей Паука.

Первожрец Туроса опешил и тщетно искал нужные слова, пока Руф уверенно говорил: