Самым высоким местом в Костанове оказалась излучина реки. Именно там и поставили лет десять назад рубленый домик, а на домике, как на ларьке, повесили голубую вывеску с белой надписью: «Аэропорт». С той самой поры исправно два раза в день почти в любую погоду появляется над лугом пузатый двукрылый самолетик, пролетит над домиком, потарахтит, как мотоцикл, снизится, пробежит по кочкам, раскачиваясь и подпрыгивая, заберет пассажиров, почту, мешки с картошкой, иногда корзины с поросятами, курами и гусаками, поднимется почти с места в воздух и летит до следующей деревни, выгрузит там эту картошку и возьмет другую, и летит себе дальше в областной город, который для этого самолетика и его пассажиров — белокаменная столица, стольный град.

От ребят-пилотов я точно знал, что с «Антонами» никогда ничего не случается, ни катастроф, ни аварий. На своих двухэтажных крыльях такой «кукурузник» может и с выключенным мотором сесть в любое картофельное поле, так что в этом смысле я за Ляльку нисколько не опасался. Тревожило меня другое: едут ли они с Темой в аэропорт? А вдруг к островам или еще дальше? Время-то к вечеру? Какие такие могут быть сейчас полеты, когда по расписанию все рейсы давно прошли?.. И тут я увидел: стоит на лугу расчехленный «Антон» и возле него возятся два механика в комбинезонах. Убейте меня, я не мог понять, откуда он взялся, этот «Антон»!

Леня-мотоциклист (так звали парня) лихо развернулся у края летного поля, я соскочил на землю и не успел его толком поблагодарить, как он уже умчался но своим делам. Спасибо, довез, есть все-таки на свете добрые люди!

На летном поле и возле домика «аэровокзала» — ни пассажиров, ни дежурного. По дороге от Костанова тарахтела какая-то телега, до нее было еще километра полтора, и я на таком расстоянии не видел, кто там ехал.

Со стороны реки донеслось мощное «пение» «Вихря». Кажется, я все-таки не ошибся: Лялька и Тема ехали сюда. Теперь надо было выбрать, как говорил в таких случаях ветеран войны дядя Фрол, «наблюдательный пункт».

Вот тут-то я и приуныл: где спрячешься, когда вокруг — открытое поле, а посередине поля — дом. Единственное удобное для засады место — кусты на берегу да еще заросли полыни возле домика. Удобно было то, что заросли эти подходили к самой скамье для пассажиров. Если умело замаскироваться, можно услышать слово в слово, о чем будут говорить Лялька и Тема… Так что же мне выбрать? Кусты на берегу или полынь? И я решил выбрать полынь: если Лялька к Тема спустятся к воде и вернутся в лодку, то и в этом случае я смогу незаметно к ним подойти. А уж от кустов к домику аэропорта незамеченным не подберешься…

«Пение» «Вихря» все нарастало — вот-вот уже должна была подойти моторка Темы. Я удачно замаскировался неподалеку от скамьи, как вдруг совершенно непредвиденное обстоятельство грубо и беспардонно разрушило мои планы. Я совсем забыл, что почтаря, приезжающего на телеге к каждому самолету, обычно сопровождал дворовый пес, белый с рыжими пятнами, по кличке Жулик. К своим обязанностям сопровождающего относился он очень добросовестно, видимо считая себя хозяином не только костановского «аэропорта», но и всей округи. Надо же было этому проклятому псу оказаться здесь в такое неурочное время.

Так или иначе, но, пройдя мимо меня на пружинистых, напряженных лапах. Жулик вдруг остановился, потянул носом воздух и, выражая крайнюю подозрительность, что нетрудно было понять по вздыбленной холке и закрученному хвосту, ревниво заворчал.

Я замер, ни единым движением не выдавая свое присутствие. Это подействовало на Жулика, словно красная тряпка на быка. Для верности он еще раз потянул носом воздух, отпрыгнул в сторону и залился оглушительным лаем с подвыванием, разоблачая мое, столь непонятное для него поведение.

— Жулик, Жулик, на, на!.. — забормотал я, роясь в карманах, надеясь отыскать там хоть что-нибудь съестное, какой-нибудь кусочек сахара или конфету. Но кроме носового платка и каких-то крошек, в кармане у меня ровным счетом ничего не было.

Злорадно взвизгнув: «Ага, мол, не выдержал, обнаружил себя», Жулик, захлебываясь от ярости, стал наскакивать на кусты, где я таился. Не хватало еще, чтобы вышел дежурный и начал выяснять, что я тут делаю? Попробуй оправдайся… Разыгрывать пьяного — не получится: сроду не был пьяным. А трезвому валяться на земле в полыни вроде бы ни к чему.

Вскочив на ноги, я сделал вид, что наклонился за камнем.

Жулика будто ветром сдуло. Но если он до этого лаял на все Костаново, то теперь заголосил на весь мир.

— Ай-яй-яй! Ай-яй-яй! — орал Жулик, поджав хвост под пузо, отмахивая прыжок за прыжком сразу по десятку метров. Но, отбежав на безопасное расстояние, Жулик вернулся и с новой яростью принялся метаться в мою сторону, отчаянно ругая меня на своем выразительном, главное, очень громком собачьем языке.

И тут я с горечью подумал: «Черт побери, даже собаки воспринимают мир по стандарту: чуть что заметят необычное, тут же поднимают хай…» И, кажется, хай этот услышали: вот хлопнула дверь «аэровокзала», на крыльцо домика вышла какая-то тетка и принялась меня срамить, что я, мол, и такой, и сякой, и «обалдуй», и «бродяга», и почему-то «агел». «Взрослый парень, а собаку камнем зашиб».