Во-первых, памятным стало само его появление (остальные Лытневы присоединились к нему позже). Именно с этого дня запах карболки начал вытесняться из туалета более едким запахом пролитой мочи. Было очевидно, что предыдущий житейский опыт Лытнева не вмещал всех необходимых цивилизованному человеку навыков. Положение усугубилось, когда к семейству присоединился дед Ефим – отец Лытнева. С той поры висит в углу кабинета Алексея Арнольдовича собственная Софьи Дмитриевны крышка на унитаз. У Софьи Дмитриевны наворачивались слёзы, когда она натыкалась взглядом на деревянный обруч. Поражаясь вероломной изощрённости жизни, она всякий раз думала о том, что такое не могло привидеться и в самом ужасном сне её молодости.

Во-вторых, Е. Е. Лытнев выделялся из общей массы прежних и настоящих жильцов повышенной склочностью.

– Да? – взъерепенивался он. – А чего это ты, Софья Дмитриевна, без очереди в ванную лезешь?!

Был он большеголов, твердолиц, с глубоко сидящими юркими глазами и лысиной, залегшей так, что оставалось только по клочку волос на висках.

– Бог с вами! Я вот здесь стою. Только за полотенцем отлучалась.

– Это с вами бог, а с нами Карл Маркс! Привыкли рабочий класс угнетать, на всём готовеньком жить…

Софья Дмитриевна никогда не слушала его до конца, а поступала так, как учила её Глаша.

– Закройте варежку, Евграф Ефимович, – не то простудитесь! – говорила она и занимала своё законное место в очереди.

Удивительно, но Лытнев утихал. Точнее, он продолжал причитать, но это было просто бурчание.

Судя по всему, кипевшее вокруг новое время несколько подвинуло его рассудок, отчего он согласно лозунгам дня всерьёз начал считать себя тем самым сознательным гражданином, которому до всего есть дело. При этом сущность его – не очень смелого человека – осталась прежней.

Однажды Софья Дмитриевна по пути на службу заметила, что Лытнев из-за дерева пристально наблюдает за гражданином в шляпе и элегантном пальто, который пытался прикурить у встречных прохожих, но те как бы уворачивались от него, пробегая мимо. Когда же один всё-таки остановился и протянул гражданину свою дымящуюся папиросу, Лытнев выскочил из засады и с криком: «Стоять!» бросился к ним. Тот, что давал прикурить, сорвался с места и, по-волчьи озираясь, вскоре исчез из виду. Тот же, который прикуривал, застыл в недоумении.

– Ты чего делаешь? – вскричал подскочивший к нему Лытнев. – Постановление Моссовета нарушаешь?

– Какое постановление? – удивился он. – Я только что с поезда, мне ничего неизвестно.

– А мы счас милицию! Там тебе разъяснят.

Лытнев пошарил глазами и, наткнувшись на приближающуюся Софью Дмитриевну, позвал:

– Дмитриевна, дуй сюда! Свидетелем будешь!

К той минуте она уже понимала, что речь идет об идиотском постановлении Моссовета штрафовать за прикуривание на улицах, поскольку бездельники задерживают спешащих на работу совработников. Вот уж воистину: одни дураки законы пишут, другие следят за их исполнением!

– А идите вы к черту, Евграф Ефимович! – сказала, поравнявшись с ним, Софья Дмитриевна и повернула лицо к гражданину, мявшему незажжённую папиросу.

– Не обращайте внимания, идите, куда шли.

– Дмитриевна! Ты это… Тоже нарушаешь! – беспомощно прокричал ей вслед Лытнев.

Отчетливо различая за спиной неотстающие шаги, Софья Дмитриевна обернулась:

– Впредь знайте: ни просить, ни давать прикурить у нас на улицах нельзя – это приводит к опозданиям служащих на работу.

Гражданин опешил. В его светлых глазах промелькнуло сомнение.

– Такого не может быть!

– Но ведь есть же!

– Я, видите ли, писатель, но на подобное у меня не хватило бы фантазии! А кто этот бдительный гражданин? Его фамилия не Шариков?

– Нет, это Лытнев, мой сосед по коммунальной квартире. А как ваша фамилия, товарищ писатель?

– Она пока неизвестна публике.

– Что ж, успехов вам.

Они раскланялись, как в той прошлой, невероятно счастливой жизни, и тело радостно вспомнило этот поклон. Неизвестный писатель показался Софье Дмитриевне очень обаятельным. Ещё несколько дней мимолётно вспоминала она его, однако приближавшаяся очередная «чистка учреждения» заставила её забыть о той случайной встрече.

В отличие от Лытнева появление его супруги Капитолины Емельяновны было ничем не примечательно. Просто однажды возникла в квартире тихая женщина неопределённого возраста, глухо повязанная платком. Она носила чёрный плюшевый казакин и любила полузгать семечки на скамейке возле парадного. Ну, не отпускала её деревенская жизнь…

Вместе с Капитолиной приехал и её свекор – дед Ефим. Вот его-то вселение прошло шумно. Старик оказался яростно пьющим человеком. В дальнейшем прояснилось, что пьянствует он не регулярно и не так, чтобы часто – лишь по случаю пролетарских праздников и знаменательных текущих событий, из числа которых новоселье выпасть никак не могло.