И снова кое-что о ревности. Когда молоденькая красотка-покупательница флиртует с Питом, Китнисс чувствует себя не в своей тарелке. Навеяно текстом песни If You Don't Know Me By Now by Simply Red.
После всего, через что мы прошли,
Ты должна меня понимать так, как я понимаю тебя.
Теперь, девочка, я знаю разницу между тем, что правильно, и тем, что нет.
И я не сделаю ничего, что разрушит наш счастливый дом.
If You Don’t Know Me By Now by Simply Red.
Вовсе не этот флирт вывел Китнисс из себя. Не только он, во всяком случае. Она уже отчасти смирилась с тем, что женщины постоянно заигрывают с Питом. Он всегда был хорош собой, но чем старше он становился, тем больше ощущалась его мужская привлекательность, он становился “жарче”. В свои тридцать с хвостиком он уже перестал быть по-юношески умильным, каким был лет в шестнадцать, да и в двадцать с небольшим. И это, вместе с его шрамами, широкими плечами и мускулистой грудью, какие и положено иметь пекарю, делало его невероятно, до умопомрачения притягательным.
Характер же его при этом совсем не изменился. Он оставался по-прежнему общительным и легко ладил с людьми. И этого сочетания ненарочитой мужественности и чувства юмора, остроумия и интеллекта было достаточно, чтобы даже самые зажатые обычно женщины были готовы выпрыгнуть ради него из трусиков.
Вовсе не флирт довел Китнисс до того состояния, в каком она сейчас пребывала. На самом деле, если уж начистоту, молоденькая мисс Кроули не посмела бы так себя вести, заметь она присутствие Китнисс в пекарне хотя бы краешком глаза. Эта миленькая рыжеволосая девушка лет двадцати в этом смысле не отличалась от всех прочих обитательниц Дистрикта Двенадцать. Все они слишком побаивались миссис Мелларк, чтобы откровенно обхаживать её аппетитного мужа в её же присутствии.
Но если Китнисс не было рядом, такие глупости вполне могли иметь место.
Пароксизм убийственной ревности у Китнисс вызвало непристойно-чувственное прикосновение бледной девичьей руки к изгибу восхитительной задницы её мужа. Пит явно этого движения не одобрял, судя по тому, как он от этой блуждающей ручонки отстранился, хотя и продолжал показывать ее юной обладательнице один из особых именинных тортов. Но девица явно была не в курсе, что Китнисс на них смотрит, так что, когда покупательница снова попыталась прильнуть к Питу, несмотря на то, что тому это явно причиняло дискомфорт, Китнисс шумно захлопнула стоявший на прилавке лоток, так что они оба вздрогнули. Она была в таком бешенстве, что могла бы сейчас схватить эту мелкую поганку и силой вышвырнуть из булочной - этому помешало лишь появление Тома, ради которого Пит тут же вернулся за прилавок.
***
Несколькими часами позже Китнисс отмокала в ванной в их небольшой квартирке над пекарней: надвигавшаяся метель делала возвращение в Деревню Победителей довольно рискованным предприятием. Она сполоснула лицо и посмотрелась в зеркало, изучая в нем свое отражение. Мысленно сравнивая себя с мисс Кроули, она почувствовала себя как будто ниже ростом. Молоденькая дочь нового аптекаря была высокой, стройной, рыжеволосой красоткой с зелеными как море глазами и сияющей мраморной белизной кожей. И она прекрасно сознавала до чего же хороша.
Китнисс же была по всем пунктам её полной противоположностью: на ее смуглой коже даже сейчас, по прошествии двенадцати лет, все еще не изгладились шрамы от взрыва, которым окончилось правление Кориолана Сноу. И эти шрамы выводили ее из себя — не оттого, что портили ее внешность, а потому что служили напоминанием о дне, когда не стало её сестры.
Теперь же она думала и о том, как они испоганили ее кожу, некогда не менее гладкую и красивую, чем и у этой глупой вертихвостки. Она перешла в спальню, жарко натопленную гудевшими внизу печами. Стоя перед высоким, во весь рост, зеркалом, она вновь изучала шрамы, которые сползали с ее правого плеча и шеи на туловище, как будто языки пламени, нарисованные прямо у нее на коже. Она скользила пальцами по тем местам, на бедрах и икрах, куда огонь почти не достал. И думала о тугих высоких грудях этой девчонки, которые вряд ли больше, чем у нее самой, но наверняка отличаются цветом кожи и сосков. Разве не этого хотят мужчины? Не этого ли разнообразия ищут? И разве Пит не был всего лишь человеком, таким же, как все остальные?
Мысль о том, что Питу может быть любопытно хотя бы мысленно оценить наготу другой женщины, повергла ее в такой ужас, что у нее стали слабеть колени. Но тут же Пит, как будто вызванный ею бесплотный дух, отразился в зеркале за ее плечом. Его внезапное появление повергло её в трепет, настолько глубоко она оказалась погружена в поток своих сомнений.
— Что ты делаешь? — спросил он, изучая ее глазами так же, как она сама делала это только что, но совершенно с другим выражением лица.
— Разве тебе никогда не было любопытно? — спросила она, когда он вобрал в себя взглядом всю ее наготу. Видеть ее без одежды ему доводилось уже тысячи раз, и хотя это её и не смущало, оттого, как многие женщины смотрели на самого Пита, ей хотелось еще шире расправить плечи и смело противостоять всему на свете — включая собственную неуверенность.
— Насчет чего, Китнисс? — она видела в зеркале, как его рука легла ей на бедро и поползла вверх, рождая приятную дрожь во всем теле.
— Ну, знаешь. Как это все может выглядеть у других женщин? — спросила она, завороженная его легкими, как перышко, прикосновениями к ее коже.
— Я знаю, как выглядят другие женщины. Я видел голых девушек и до тебя, — ответил он тихо, не отрывая глаз от отражения собственных пальцев, которые гладили ее в зеркале.
— Я хочу сказать, теперь. После десяти с лишним лет. Разве тебе не… скучно? — бросила она пробный шар.
Пит развернул ее к себе, спиной к зеркалу, и заглянул в глаза.
— К чему ты вообще завела подобный разговор?
Она не хотела, чтобы он счел ее ревнивой собственницей, хотя кровь в жилах все еще закипала при одной мысли о вторжении этой девчонки Кроули на ее законную, как она полагала, территорию. Но снова почувствовала накативший яростный жар. Да как она посмела вообще притронуться подобным образом к тому, что всегда было моим…
Вдруг Китнисс встала на носочки и крепко прижалась губами к его губам, и ее настойчивый язык потребовал, чтобы он впустил ее внутрь. И когда он ей это позволил, она поцеловала его настойчиво, неспешно, беря то, что принадлежит ей по праву, и принадлежало дольше, чем эта юная дуреха вообще считалась женщиной. Она целовала его долго, зарывшись одной рукой ему в волосы, а другой — прижимая к себе его бедро. Он тихонько застонал и стал хватать ртом воздух, когда она его наконец отпустила.