Долго мы с ним беседы в камере следственной разговаривали, он всё о девчушках своих беспокоился. О Светке – ни слова.

Та сама, морда бесстыжая, к следователю да адвокату нарисовалась, гордостью пёрлась: как же, из-за нее, красавицы, два мужика пострадали. Один жизнью рассчитался, другой в тюрьме на баланде сидит. Кстати, передачи ему она не носила, всё сестра да брат его старались, подкармливали брата родного.

Сядет Светка перед следователем, стреляет глазищами: мужичок ничего, да еще и с положением в обществе. Для захудалой сельской девчонки кусочек лакомый. Да тремя зубами и сверкает. Так и не спросила я у неё, почему всего три зуба у девки из пасти торчат. Вдруг, муженек да и выбил, А Светка ляпнет худое про него в протокол по глупости да по злобности, навешают мужу и избиение Светки. И так мужику на нарах не весело, чтобы ещё один эпизод добавлять.

А следователь брезгливо на её огромный воротник на платьице косится: был тот когда-то белым, да уж очень давно. А сейчас громадным блином жирное пятно на нем светится. Тут и про три зуба забудешь, и про иные прелести Светочки юной, без них вытошнит.

Дали Анатолию семь лет. Он приговор не обжаловал, и мне запретил. Сказал только, что всё равно семь лет не проживёт.

Раньше, на следствии, он сам мне рассказывал очень странные вещи. Да из песни слова не выкинешь, говорю, как помню, его слова.

Тогда арестовали его сразу. Тут же, на огороде соседском. Доставили в ИВС. Людей с воли, кроме адвоката и следователя, он не видел. Конвойные, те все не из его мест были. Ну а мы со следователем люди шибко городские, с селом его никак не были связаны.

А он мне подробно рассказывает, как и в чём хоронили соседа, кто и что на поминках рассказывал, что все село его жалело, а не Светку треклятую, что мать его на могилу соседа плюнула и кричала, что тому поделом за грехи пули достались. И люди её не осуждали. И что хоронили соседа на деньги от государства: народ не собрал подлецу ни полушки. И что Светки на похоронах видеть не видели: то ли сказалась больной, то ли дочками прикрывалась.

Я потом порасспрашивала людей из села, да брата его и сестру. Оказалось, всё так и было, как он мне рассказывал.

Говорю: «откуда это, Анатолий?»

А он мне: «сосед мне снится, каждую ночь приходит, все девять дней навещает. А на девятую ночь присел на нары да и на мой вопрос: «простишь, мол, смерть твою на тридцатом году непутевой жизни?» Он ответил: «Нет, не прощу. Ровно через год за тобой приду».

И сниться с того дня перестал.

Я Анатолию говорю, что это сказки да суеверия. А мужик духом упал.

Приговор выслушал молча, даже спасибо сказал, что ваша заслуга, товарищ адвокат, что вместо обычного на те времени «червонца» или пятнадцати всего семь лет получил.

На том и расстались.

Где-то больше года прошло, участвовала я уже в другом деле: защищала цыгана, убившего бабку соседку за 20 рублей. Ну, это совсем другая история.

И при трёпе со следователем рассказал он мне, как невзначай, что Анатолий тот умер уже.

Я: «Как это?»

А он мне поведал окончание той печальной повести.

Пришло в колонию Анатолию письмо от жёнушки бывшей: мол, дорогой муженёк, подала я на развод, потому как я молода и красива, мне хочется жить. А дочек твоих, как хочешь, так и воспитывай, мне они только мешают, под ногами путаются.

И рванул Анатолий в побег. Солдат-первогодок из автомата в него сгоряча семь пуль и всадил, и все в спину. Колючая проволока забора сползти не дала. Так, мёртвого с семью дырками, с забора и сняли.

И смерть та была ровнёхонько через год. Мы по датам проверили.

А Светку ту я ещё раз в жизни встречала. Лет через семь.

Вела я обычное гражданское дело, где бывшие муж с женой однокомнатную квартиру поделить не могли: он новым браком оженился, дитё народил, да новую жёнушку жильем обеспечить хотел. Вот той новой женушкой та Светка и была. И по справке жилфонда, дочек с ней не было.

А судьёй по делу была жена того следователя. Случайности, правда?

Жильё Светка не получила. Костьми я легла, но квартира ей не досталась.

Часто-частенько, когда мне пеняют, что, мол, как это так, вы, адвокаты, убийц защищаете, и нет совести у вас, адвокатов, и что вы злыдни, я вспоминаю Толиков этих.

Убийцы – они. А жёны их – королевы.

Этот был не вор, не убийца, не растлитель малолетних, а вовсе наоборот, старший следователь! Следственного отдела аж самой милиции! И величать его следовало бы не Толиком, а Анатолием Петровичем. А вот, подишь ты, звали его все просто Толиком. И потому, что со всеми был мил да любезен, и потому, что как-то не получалось называть его строго по имени с отчеством. Его подследственные, конечно, называть его так и прав не имели, но между собой кликали Толиком. Их он не бил, что само по себе было редкостью. И нас, адвокатов, не обижал, не ставил обычные палки в колеса.