— В крайнем случае — «Поль Лемерль», но и на это твердо не надейся. Это я тоже еще как следует обдумаю.

— Вы слышали, что он говорит? — обратилась ко мне Мари. — Если вы в самом деле хотите мне помочь, то помогайте поскорее.

— Послушайте, — подхватил врач, — отъезд Мари — дело решенное. Помогите ей, дорогой друг. Немцы могут каждый день пересечь устье Роны, тогда мышеловка захлопнется.

— Все это вздор! — крикнул я. — Все это не имеет ни малейшего отношения к вашему отъезду. Впрочем, смотря по тому, что именно заставляет вас уехать. Сам отъезд покажет, что для вас основное: страх, любовь или преданность вашей профессии. Все прояснится благодаря тому решению, которое вы примете, иначе и быть не может! Ведь мы-то, во всяком случае, живые люди, а не бесплотные духи, мы можем уехать.

Наконец врач осушил свой первый стакан.

— Вы придаете большое значение любви между мужчиной и женщиной, — сказал он, словно Мари здесь не было.

— Я? Ничего подобного! Куда выше я ставлю менее яркие и менее романтические страсти. Но, к сожалению, с этим преходящим и сомнительным чувством обычно сплетается нечто бесконечно серьезное. Меня всегда смущало, что самое важное в жизни неотделимо от мимолетного и ничтожного. Например, не бросать друг друга на произвол судьбы в нынешней бестолковой, путаной, я бы сказал, «транзитной» жизни — это уже нечто бесспорное, определенное и, так сказать, не транзитное.

Мы оба вдруг посмотрели на Мари, которая слушала нас затаив дыхание. Ее глаза были широко раскрыты, а щеки порозовели от жара печи. Я схватил ее за руку.

— Помните, как вас учили в школе, как вам говорили на уроке закона божьего: «Все преходяще, все мы смертны». Но можно погибнуть и раньше срока. Если мышеловка захлопнется, если будут бомбить город, наше бренное тело может быть разорвано в клочья, может обуглиться. Как это у вас, врачей, называется? Ожог первой, второй и третьей степени.

Тут принесли большую пиццу, которую заказал врач для нас троих. Вместе с пиццей принесли и новую бутылку розе. Мы быстро выпили по стакану.

— В известных французских кругах рассчитывают, — сказал врач, — что этой весной деголлевцы уже перейдут к действиям.

— Я в этом плохо разбираюсь, — сказал я, — но мне кажется, что народу, который столько раз предавали и бросали на произвол судьбы, который заставляли зря проливать кровь, который в конец изверился, — такому народу нужно некоторое время, чтобы прийти в себя.

— Я тоже не думаю, что вон тот молодой пекарь, который месит сейчас тесто для пиццы, захочет этой весной умереть, — сказал врач.

— Вы меня неправильно поняли! — крикнул я. — Я вовсе не это хотел сказать. Почему вы позволяете себе оскорблять этого парня, когда день и ночь ваша голова занята только одним — как бы половчее удрать? Его час еще не пробил…

— Отпустите, пожалуйста, руку Мари, — сказал врач. — Вы ведь исчерпали все свои доводы.

Мы выпили все вино, которое оставалось.

— У меня больше нет хлебных талонов, чтобы заказать вторую пиццу, — сказала Мари.

Мы поднялись и направились к дверям. Только когда мы вышли из полосы света, которую отбрасывала печь, я заметил, как бледна Мари.

X

Мы встретились с Мари в маленьком кафе на площади Жана Жореса. Словно сговорившись, мы оба избегали теперь больших кафе на Каннебьер. Она молча села против меня. Мы долго молчали.

— Я была в мексиканском консульстве, — сказала она наконец.

Я растерялся.

— Зачем ты это сделала? — воскликнул я. — Даже не посоветовавшись со мной! Ведь я же тебе запретил предпринимать самой что бы то ни было!

Она с удивлением взглянула на меня.

— Моя виза еще не пришла, — сказала она тихо. — Консул заверил меня, что это вопрос дней. Но ведь отплытие «Поля Лемерля» тоже вопрос дней. В пароходстве сказали, что «Поль Лемерль» уйдет раньше объявленного срока. На этот счет будто бы есть специальный приказ правительства. Мексиканский консул говорил со мной вежливо, даже более чем вежливо. Да ты с ним, наверно, знаком, ты же там часто бываешь, знаешь все ходы и выходы. Удивительный человек! Похож на маленького черта. В любом другом консульстве ты сам себе кажешься полным ничтожеством, потому что ты для консула пустое место, привидение, вышедшее из досье. А в мексиканском — все наоборот. Ты обратил внимание на его глаза? Можно подумать, что из досье он узнает всю твою подноготную. Он поглядел на меня и выразил сожаление — очень вежливым тоном, но при этом не спуская с меня невежливо любопытных глаз, — что мой муж не просил визу для меня в то время, когда хлопотал о своей.

Подавив в себе страх, я спросил Мари:

— Что же ты ему на это ответила?

— Ответила, что меня тогда еще не было в Марселе. Но консул возразил все так же вежливо и по-прежнему не отводя от меня все того же взгляда, словно смеясь над моим глупым враньем, что я, должно быть, что-то путаю. Ведь к моменту подтверждения личности моего мужа я давно уже была в Марселе. Конечно, в таком деле всегда возможна путаница, особенно с именами, сказал он, но к подобным шуткам он уже давно привык, и консул рассмеялся — не одними глазами, а громко, вслух. Я молчала. Я ведь не знаю, какие бумаги подал мой муж. Я не имею права путать его карты. А консул снова стал серьезен и сказал, что все это в конечном счете его не касается. Он только сожалеет о задержке, он всегда видел свой долг в том, чтобы, используя свое служебное положение, по возможности помогать людям в беде… Но оставим этого консула в покое. В конце концов мне совершенно безразлично, что он об этом думает, даже если он и разобрался, что к чему. Понимаешь, мой муж не подал прошения о визе для меня, потому что он узнал о моем намерении уехать с другим.