В 1711 г. Петр вел войну с Турцией. Екатерина должна была следовать за ним в поход и когда, благодаря какому-то стратегическому промаху с русской стороны, Петр оказался со всем своим генералитетом в руках турок, Екатерина прибегла к хитрости, вошла в переговоры с турецким полководцем, от которого зависела участь Петра, и сумела обворожить его своей красотой и, паче того, подкупить его своими драгоценными бриллиантами.

Этим она спасла и Петра, и Россию, и в благодарность за этот подвиг, Петр решил сделать ее своей законной супругой. Но в действительности это послужило только лишь предлогом, он его давно искал. Он повенчался бы с Екатериной и раньше, но боялся скандалов, так как ведь Евдокия еще была жива и, разведясь с нею, он по законам церкви не имел бы права жениться еще раз. Но в этом случае Петр не побоялся даже всех этих препятствий. Екатерина спасла отечество, и эта честь, по его желанию, должна была принадлежать ей. В 1712 г. он с нею торжественно обвенчался и короновал ее как правоспособную царицу. Год же до того, он повенчался с Екатериной тайно, но приказано было считать годом их бракосочетания 1706 г., — нужно же было и Анну и Елизавету удочерить.

Итак Екатерина и её наставник Меньшиков могли потирать от радости руки: первая часть их плана была благополучно приведена в исполнение. Петр, глава православной церкви, жил в двоеженстве и был вполне по рукам и ногам связан, но не врагами, а любимой и любящей супругой и другом и первым советником Меньшиковым.

Став государыней, Екатерина с удвоенной силой вела интриги против своих врагов. Многих нужно было отправить подальше, и их отправили, многих нужно было с пути долой — и их удалили. Алексея Петровича постигла такая же участь, и его варварски спровадили на тот свет. Но крамола велась довольно последовательно, и когда сам Петр оказался на смертном одре, рука заговорщиков не дрогнула даже и в этом случае, и Петр умер прежде, чем ему следовало.

Екатерина I правила недолго: всего лишь два года было ей суждено царствовать и властвовать самодержавно. Меньшиков по-прежнему был коноводом. И если кто интересуется узнать, что Её Величество за эти два года творила, то, право, приходится краснеть за несчастную родину, так как кроме самого грустного ответа ничего дать нельзя. Из омута самого низкого разврата, из круга самых бесстыдных оргий, пьянства и дебоша наша царица не выходила, и каждый раз, когда Меньшиков утром входил в спальню своей державной повелительницы, было первым вопросом: «ну, Ваше Величество, что пьем мы сегодня?» — она требовала себе крепкого венгерского вина, закусывала бубликами, требовала очищенной и как свинья проводила день за днем на chaise-longue в совершенно или в полу- бессознательном виде. Трудно верится всему этому, но это истина, горькая истина. Напомним читателю, что секретарь саксонского посланника сообщал в ту пору своему королю об Екатерине, что «она вечно пьяна, вечно покачивается, вечно в бессознательном положении». И если уж кому другому не верить, так этому секретарю — звали его Фресдорфом — не верить нельзя.

Читать и писать Екатерина до конца своей жизни не умела, и если Меньшиков нуждался в подписи указов или высочайших манифестов, то подписывала их шестнадцатилетняя поварская — что бишь я — императорская дочка Елизавета или же, если эти документы были спешны, то Меньшиков много не церемонился, брал перо и валял за свою царицу. Этот хитрец хорошо знал, что его хвостик во многом не чист, хорошо сознавал шельмец, что и августейшая его любовница — что это я право? — августейшая его повелительница за одно или другое его побранила бы или и велела отодрать, так как своих личных выгод он ведь ни на миг не упускал из виду, и вот поэтому ему нужно было заботиться о том, чтобы царица как можно меньше сходилась бы с прочими сановниками, как можно меньше принимала бы иностранных агентов и т. д. Двери дворца были открыты лишь фаворитам Меньшикова, лишь марионеткам из его театра и преимущественно совершенно вне политики стоявшим «их общим друзьям» по беспутству и пьянству.

Саксонский посланник Лефорт характеризовал тогдашний зимний дворец вот как: «это омут интриг, кабалы и дебошей; роскошь, бесхарактерность, лень и равнодушие — видны тут во всём».

Единственный вопрос, к которому Екатерина проявляла известную толику интереса, это были заботы о наследниках, о детях. Всего нарожала она 7 детей, но в живых остались лишь дочери повара. Анна, старшая из них, была выдана замуж за герцога Карла-Фридриха Гольштинского, и этот принц вскоре пронюхал, что при дворе «возлюбленной» тещи куда не худо живется, да и будущность куда завиднее гольштинской; сказано — сделано, и наш принц пристроился около своей нежной belle-mere, да еще так пристроился, что даже и дела всемогущего Меньшикова как будто бы зашатались.

Младшей же дочерью, Елизаветой, Екатерина не особенно интересовалась; как прозорливая мать, она вмиг поняла, что Лизанька проложит сама свою дорожку, совьет и сама свое гнёздышко, и она в этом отношении судила удивительно правильно. Говорят: видно птицу по полету, и Екатерина, видать, сразу узнала свою пташку по крылышкам.

В ту пору Лизанька состояла в любовной связи с простым рядовым Шубиным. По уверениям на то призванных, это был её первый любовник. Уж слишком хотелось молодой царевне возвысить своего Адониса в чине и звании, а несмотря на все её старания и хлопоты, поднять его выше сержанта ей не удалось, но в сущности в любви ведь чины и т. п. главной роли не играют: он был здорового телосложения — чего же было желать еще больше?

Около того же времени Елизавете было повелено обручиться с двоюродным братом гольштинца — вернее сказать: голоштанца, так как он действительно был одним из этих! — с епископом Любека, но последний умер и, таким образом, ему не было суждено вести столь многообещавшую невесту к алтарю.

Кое-когда всплывали около Екатерины и её деревенские родственники, и характерно то, насколько эта женщина была груба и неблагородна. С тех пор как она повенчалась с Петром, она ни разу не вспоминала о своих бедных родных, и только во время одной из поездок в Ригу вспомнила Екатерина о существовании этих родственников. Она была у богослужения и по возвращении домой была остановлена сгорбленной, седой старушкой, окруженной целой кучей детей. Это была мать Екатерины, теща великого Петра. Бедняжка, всеми забытая и оставленная, жила она в имении Ленневарден в Лифляндии в качестве поденщицы, куда ее забросила судьба из Литвы. Екатерина приказала фон-Волфеншильду «оценить» всех этих её родственников и по совершенной сделке откупила у него этих крепостных. Их тайком привезли в Петербург и поселили там, как царским родственникам подобает. Своего брата Карла произвела Екатерина в графа Скавронского, зятя Генриха — в графа Тендрякова, зятя Иоахима — в графа Ефимовского. Чины, богатства и пр. посыпались на простых мужичков со всех сторон, их детей произвели в камергеры, кого в посланники, в генералы и т. д., и нужно сознаться, все эти посты были настолько легки, что и наши вновь испеченные сановники (что они грамоты не знали, это уж само собою!) исполняли их вполне, как то требовалось. Зазвенела и деньга в карманах наших новых графов и князей, и разумеется столбовые дворяне и даже многие заграничные принцы уже помышляли о том, как бы посвататься тут, как бы урвать тут кое-что. О том же, что эти высокопоставленные особы еще два-три месяца тому назад возили на поля навоз, доили коров и носили вшивые жупаны, — о Боже мой, об этом ныне говорить воспрещалось. Теперь их возят, им кланяются, их величают. Даже польский магнат Запейя, у которого прежде жил в крепостничестве отец Екатерины, подумывал, как бы покумиться или породниться с ней, и Воронцовым, Строгановым и Минихам «это счастие» даже привелось испытать.

Но над головой Екатерины стала собираться буря. Её склонность к гольштинцу причиняла Меньшикову не мало головных болей, и он уже стал бояться того, что этот пришлец чужеземный подставит ему ножку и что он чрез нее спотыкнется. Уж в одном деле (обручение Елизаветы с любекским епископом) поступила царица против намерений своего первого министра, а тут вдруг призывает она еще своего шурина в государственный совет и наделяет его голосом. Этого Меньшиков всего более боялся, и нужно было энергично восстать против этого опасного parvenu. Но оказывая оппозицию гольштинцу, пришлось нашему злодею стать в враждебные отношения и к царице, своей покровительнице. Последнее, правда, больших забот Меньшикову не представляло, на дружеские отношения с Екатериной он, попросту сказать, плевал. Нужно было сыскать подходящее лицо, которое с одной стороны направляло бы враждебные стрелы против императрицы, с другой же стороны вполне прикрывало бы стоявшего за ним заговорщика.