Мнение о действиях бригады под Леридой принадлежит к таким, какие хотелось бы иметь о всех бригадах.

Ваша бригада относится к тем частям, которые в сложной и тяжелой обстановке вели себя лучше других. 13-я бригада своей боевой деятельностью под Леридой доказала, что стоит на уровне передовых бригад испанской армии.

Но этого мало для вас как бригады и для нас как дивизии. Следует поднять выше работу, ибо каждый будущий бой будет тяжелее тех, которые мы миновали. Это обязывает к напряженной работе. Потому что одним энтузиазмом еще нельзя воевать. Энтузиазм и плохо работающий пулемет — это брак. Энтузиазм и хорошая работа пулемета могут задержать танки и итальянские бандеры.

Поэтому я обращаюсь к вам, товарищи, поднимайте культуру владения оружием. Нельзя считать, будто все уже освоено. Было бы очень плохо, если б роты сказали себе: все уже сделано, последние бои проведены безошибочно [56].

Вальтер не причислял себя к безудержным оптимистам. Но придерживался взгляда: пока воля не сломлена, последний патрон не выпущен, надо драться. От количественного и технического соотношения зависит не все. История войн учит… Без истории ясно: силы республики не исчерпаны полностью. Раз так — биться. «Надо думать лишь о том, о чем надо». Его ободрила эта формула, пришлась по душе. «Лишь о том, о чем надо».

— Вам, товарищ Торунчик, сосредоточиться на учебном расписании.

Перестановки в 13-й бригаде не прекращались. Генрих Торунчик вступил в должность нового начальника штаба. У него круто поднимавшийся к макушке лоб, увеличенный ранними залысинами, нос мягкой грушей. Тихие, незлобивые глаза.

Поди угадай, что именно ему предстоит принять под свое начало «Домбровского» и другие интернациональные части при последнем исходе из Каталонии. Угадай, что годы сведут их в польских уже мундирах и Генрих Торупчик до конца останется одним из самых близких твоих друзей…

Вальтер не разрешал себе выключаться из ритма, расслабляться. Заполнял до отказа каждый час. Забот сегодняшних и завтрашних хватало.

Набив машину подарками, он отправился в госпиталь, в Барселону. Из госпиталя на Монте Лючию. В доме на горе, неподалеку от монастыря, размещалась скромная штаб–квартира советников. Новые лица.

На залитой солнцем булыжной улице у цветочпого магазина — Мальро.

— Рад, что генерала Вальтера коснулось дуновение • весны.

— Весне все возрасты покорны.

— Цитата?

— Вольный пересказ…

Вальтер играл в грубоватого солдата, который, однако, не так прост, умеет ввернуть латинское изречение, строчку из Мицкевича, Лермонтова, сослаться на Чехова.

Мальро зазывал к себе в гостиницу. Вальтер слабо отказывался.

— Мы ни до чего не договоримся. Вам нужна на войне психология, мне — дисциплина, порядок.

Мальро, улыбаясь, косился на букет.

— И вам не только дисциплина.

Вальтер благодушно согласился:

— И вам не одна психология.

Он знал: подполковник авиации Мальро вторично сбит, продолжает командовать эскадрильей, закончил книгу «Надежда», герой которой — этого Вальтер, разумеется, не знал, — шеф республиканской разведки Гарсия, утверждал, что «апокалипсис братства», всеобщее благодушие не гарантируют победу. «Апокалипсис, жажду которого каждый носит в себе… по прошествии некоторого времени обречен на верное поражение по одной простой причине: природа Апокалипсиса такова, что он не имеет будущего». Возражая против христианского милосердия, Гарсия размышляет: «Революцию не сделаешь с помощью этой вашей морали. Вся сложность и, быть может, драма революции в том, что ее не сделаешь и без морали».

Вальтер распахнул перед Мальро дверцу автомобиля. Маноло подвез их к гостинице.

Не успели поднять по первой рюмке — ввалилась орава журналистов. Среди них — сутулый, с гладким пробором, смутно знакомыми вислыми усами.

— Мы с вами, товарищ генерал, встречались. Смоленск, редакция окружной газеты… Сообщу по старой дружбе.

Отошли к окну.

— Вас отзывают.

Абсурд. Час назад на Монте Лючия никто не заикнулся.

— Все–то ваш брат вынюхивает.

— Служба такая, — сообщнически подмигнул корреспондент.

Вальтера пронзило: правда.

Он сбежал по лестнице. В машину.

Маноло всякого навидался на берегах Эбро, но сейчас почувствовал: стряслось небывалое. Для него, испанского юноши, отец и мать превыше всех. Но генералу принадлежало место исключительное, на которое не смели претендовать и родственники. Он не обманывался: лысая генеральская голова не излучала сияния. Вообще с момента вступления в комсомол Маноло перестал верить в святых. Однако потребуйся — он пойдет за генерала на крест.