Разная смелость

Опубликовано в журнале «Юность» № 1, 1960

Рисунки Б. Тальберга.

— До Луны теперь двое суток лета, — сказал инженер К. — Не так уж, в общем, и далеко. Но это путь особенный. Двое суток в черно-фиолетовой пустоте. Двое суток безмолвия, неподвижности, невесомости. И страшного одиночества, отрешенности: человек не дом покинул, не город, не страну — Землю! Вы можете себе это представить? Тут смелость нужна особая...

Я приготовился слушать. Время у нас было, около пятидесяти минут. Только что мы проводили опытный самолет. Он взлетел стремительно и беззвучно; рев следом прокатился по полю. Шлейф дыма тянулся за самолетом: серебристая точка и длинный расплывающийся хвост. Потом звездочка померкла, стала всего лишь острием дымчатой стрелы. Потом и стрела развеялась, пусто стало в небе.

Летчик вернется через пятьдесят минут. Я видел, как он готовился к полету, как надевал «марсианский» высотный скафандр, как садился в кабину, — мне трудно избавиться от мыслей о летчике. Он один сейчас на немыслимой высоте, с глазу на глаз с черно-фиолетовым небом, и никто в целом мире не может помочь ему. Нам остается только одно: ждать. Это — тягучее, тяжелое и ощутимо пустое время; надо как-то заполнить его. И мы начинаем разговор.

Мы идем вдоль взлетной полосы по осенней рыжей траве. Инженер К. рассказывает, я слушаю его, почти не перебивая. Сотни раз провожал он испытателей в полет; для него это работа, служба. При нем появились первые реактивные самолеты, при нем они перевалили скорость звука, полезли в стратосферу. Бездну историй знает этот человек. Я люблю его рассказы.

Я знаю, почему он вспомнил о Луне, мне и самому пришло это в голову. Недавно в районе морей «Ясности» и «Спокойствия» прилунилась наша первая ракета, на аэродроме все говорят о ней. Но не только в этом дело.

Больно уж сам сегодняшний самолет похож на ракету, да и взлет его напоминает ракетный старт. Потому и разговоры о будущих межпланетных путешествиях окрашены здесь какой-то деловой простотой. И если вы хотите попросту, так сказать, без фантастики представить себе будущих астронавтов, присмотритесь к летчикам-испытателям, прислушайтесь к рассказам о них.

— Смелость, — говорит инженер К., — бывает разная. И не всякая смелость полезна.

В кабинете его я видел на столе большую, тяжелую книгу. На обложке надпись: «Дневник летных испытаний». Страницы разграфлены; такие книги бывают у бухгалтеров. И вся она, почти вся, заполнена крупным, неизменно четким почерком моего собеседника. Что бы ни случилось, все он заносит в дневник. И полет на Луну запишет, если будет такое задание.

«На указанном режиме, — напишет он, — произвести облет Луны и, выбрав соответствующую площадку, произвести прилунение...»

Десятки героических поэм, повестей, трагедий заключены в этой разлинованной «Книге судеб». Надо только извлечь их оттуда, понять. Инженер К. это умеет.

Пятьдесят минут в нашем распоряжении. Вы только не перебивайте инженера К. Вы слушайте. Вот первая из его новелл.

Он появился у нас в ангаре в середине дня. Вначале мы услышали пофыркиванье его старенькой «эмки», потом появился он сам. Постоял на пороге и, ни слова не говоря, направился прямо к машине, которую мы готовили к испытаниям. Это была «Аннушка-Первая» — высотный самолет, проходивший у нас под шифром «А-1». Впрочем, кажется, старик и дал ему это ласковое прозвище. Он подошел к машине и начал ее обхаживать, как старый лошадник обхаживает доброго коня. Постоял молча перед носом «Аннушки», зашел в хвост, пощупал, присев, ноги самолета, похлопал его по крутому боку и все к чему-то прислушивался, что-то бормотал себе под нос. Мотористы после божились, что он обнюхал весь самолет — от винта до костыля. Это они, конечно, присочинили. Во всяком случае, это было сильно преувеличено.

Я старику не мешал, хотя ждал его с нетерпением третий день: пусть осмотрится. Он еще посидел с четверть часа в кабине: сидел, молчал, изредка шевелил рулями, — потом только подошел ко мне.

— Ну, здравствуй! Ничего машинка, возьму. Летать можно. У тебя все готово?

— Давно, Александр Иванович. Рулежки можете начинать хоть сегодня.

— Завтра начнем, — сказал старик. — Первый вылет назначай через неделю.

Спорить с ним было трудно. Александр Иванович Жуков был стар, как сама авиация: ему перевалило на шестой десяток. Это был, пожалуй, самый старый летчик-испытатель в стране, я думаю, даже и в мире. Летать он начал еще в 1914 году. Между прочим, незадолго до того, как мне пришла мысль пригласить его на наш завод, о существовании Жукова вспомнил один большой авиационный начальник: «Как? Все еще летает? Посадить его под стеклянный колпак и хранить, как музейную редкость». Это следовало понимать так: дать старику приличную пенсию и проводить с почетом. Говорили, Жуков сильно рассердился: «Самих вас надо под колпак! А я родился истребителем и помру истребителем». И, представьте, прошел медкомиссию, отбился от врачей, остался на аэродроме.

Это был самый старый мастеровой летного цеха и самый опытный. Знаете вы, что такое опыт? Он ухитрился за всю свою жизнь ни разу не воспользоваться парашютом. В первую половину жизни потому, что тогда и парашютов не было. А во вторую потому, что был уже у него опыт. Он просто чувствовал, что можно делать, а чего нельзя. С ним я был, как за каменной горой.

— Ну, все выполнил, — доложил старик после первого вылета. — Задание сделал.

— Что делали?

— А что в задании написано.

— Виражи пробовали?

— Пробовал маленько.

— Есть замечания?

— А чего? Нормально! Летать можно!

— Мотор как?

— Потряхивал, конечно, маленько. Но ничего, летать можно.

Он, когда говорил о полетах, казалось, сберегал каждое слово. Но уж тому, что удавалось клещами вытянуть из него, можно было верить. Тут уж все было точно.

— «Аннушку» взять или прошлый ваш самолет: небо и земля, — говорил он главному конструктору, прибывшему на испытания. — Совсем другой класс.