— Леха вообще-то. Простите, мадам, я забыл про скатерть.

Леха постелил на нары не очень чистое полотенце и продолжал выкладывать на него продукты.

— Кто тебе такую крутую «дачку» (передачу) загнал?

Я тогда совсем плохо разбиралась в блатном жаргоне и не сразу уловила смысл сказанного. Но потом до меня дошло. Кто, кто! Конь в кафтане, который бросил козу в сарафане. Мой мозг колобродил, сопротивлялся ситуации. Я не говорила этого вслух, но в голове роилось огромное количество мыслей. Одна мысль бежала, перегоняя другую. Как дети? Как родители? Как они там? Трудно им сейчас. Это мне хорошо: развлекаюсь с Лехой. А им сейчас очень плохо. Мысли продолжали носиться в голове на огромной скорости. Но мысль о хорошем постоянно догоняла мысль о плохом, входила с ней во взаимодействие, непременно побеждая. Потом в душе наступал покой, и внутренний голос как будто говорил: «Все будет хорошо!» Как давно я не читала сказок! Сказки нужно читать в любом возрасте. Читать и верить в сказки. Тогда легче будет восприниматься реальность. Тяжелая реальность.

— Знаешь, Леха, у меня сегодня день рождения. Праздника так и не получилось, — прогнав плохие мысли, вернулась к реальности я.

— Как это «не получилось»? Смотри, какая поляна накрыта, ну а музыкальное сопровождение — организуем.

Леха пробарабанил по своему животу, потом по нарам, потом по своим надутым щекам. Затем перевернул тюремную кружку, взял две ложки и исполнил какой-то гимн.

«Пир во время тюрьмы, есть в этом что-то нездоровое», — как профессиональный врач поставила диагноз я.

Потом откуда-то появилась заточка (заточенный конец ложки). Ею Леха все ловко разрезал, что-то на что-то намазывал. Ел красиво, не спеша и очень аппетитно.

— Давай хавай, не гони, а то можешь загнаться.

Леха давал мне, оказывается, ценные советы, значения которым я в то время еще не придавала. Я постоянно смотрела на дверь. Мне казалось, что она скоро откроется.

— Не смотри туда. Ты здесь. Поняла? Здесь. Тормоза очень редко открываются. Не жди.

Я стала привыкать к речи Лехи и даже кое-что понимать: «тормозами» называются, очевидно, тюремные двери. Леха продолжал смачно жевать, поглаживая себя по животу, в перерывах что-то рассказывал и сильно хохотал. Стремительно вырванная из одной среды и брошенная в другую, я просто не понимала, над чем он так заливисто смеется.

— Ты по какой статье заехала? — как-то вдруг спросил сосед по тесной камере.

— Не знаю, — честно ответила я.

— А как взяли-то? Чем вертела? На чем спалилась? Хлопнули как? — посыпался на меня вал Лехиных вопросов.

Я поняла, что не могу ответить ни на один из них, так как сама не знаю ответов.

— Отдупляйся, не в сказку попала, — решительно подвел итог разговору Леха.

Мне почему-то показалось, что он обиделся на меня. Позже я поняла, что именно в этот момент в меня магическим образом начал вселяться дух арестантской солидарности. Я неожиданно для себя произнесла:

— Хлебаешь с человеком из одной миски и не знаешь, чего от него ожидать.

— Это ты про меня, что ли?

Я не подумала, что Леха примет мои слова на свой счет, но с этого момента поняла, что нужно обдумывать каждое слово, произнесенное в этих стенах.

— Нет, Леха, предали меня мои люди.

— Думаешь, меня не предавали? Предали — значит, это не твои люди. Вычеркни их. Придется еще друг другу в глазки посмотреть.

— Когда, Леха? — со слезами на глазах спросила я.

— Запомни мои слова. Тебе от них обязательно станет легче. Срок — это еще не вся жизнь. Срок, как бы он велик ни был, имеет одно хорошее свойство: он когда-то да заканчивается. Отсюда возвращаются. Бери пример с меня. Не загоняйся.

Леха второй раз произнес это непонятное слово. Только теперь дошел до меня смысл: это что-то вроде тюремного диагноза, который на медицинском языке звучит так: «Не впадай в депрессию, надейся на лучшее».

— Не твое это место. У меня глаз наметанный. Сюда или один раз попадают, если случайно, или не выходят отсюда никогда. Я думаю, ты здесь случайно. А вот я здесь прописался.

Мы всегда с дочерью загадывали на розы. В том, что дядя Слава приедет с розами, никто не сомневался. Но какого цвета они будут? Дочь загадала на розовый цвет, но в первый раз ошиблась. Я не придала тогда суеверного значения цвету: розы оказались желтые. Мысли меня так и тянули туда, по ту сторону серого высокого забора, который только сегодня утром мне приснился. Мы часто не придаем значения каким-то мелочам. Сны, суеверия… Но иногда происходит такое, во что нельзя не поверить. Вьющийся виноград — это колючая проволока.

Я опять отвлеклась. Леха рассказывал очень интересные вещи.

— Думаешь, я всегда таким был? Я ведь обычной девчонкой рос, как все. И в куколки играл. И в сказки верил. Только в жизни и в доле женской рано разочаровался. Расхотелось мне бабой быть. Даже все платья в печке спалил. Я тогда мужиком еще не стал, но баба во мне уже померла. Понял я, что по каким-то неписаным законам мужикам все можно, а баба не человек.

— Я с тобой не согласна, — зачем-то сунулась со своим я.

— Еще бы, ты, наверное, в нормальной семье росла. Мать. Отец. Институт. Замужество. Дети. Верно ведь?

— Да, — подтвердила я Лехины подозрения.

— То-то и оно. А мне рано повзрослеть пришлось. Матери моей, видно, одного душегуба, папаши моего, мало показалось. Так она еще раз решила замуж выйти, за козла похлеще. Гад надирался вечно в стельку, орал как потерпевший. По дому чуть не строем ходили. Нож свой охотничий из голенища сапога достанет и трясет им, мол, всех порежу. А однажды избил меня сильно: видите ли, жрачку ему холодную поставила на стол. Еле вырвалась. Убежать-то убежала, а идти куда? Жил у нас в деревне один мужичок одинокий, до баб любитель. Сашкой звали. Я с детства крупной была, выглядела старше своих лет. Сашка этот намеки мне всякие не раз делал. Вот я и пошла к нему. Принял, даже с радостью. Так я стала у него жить. Ну, с ним в смысле. В двенадцать лет замуж вышла.