25 апреля я снялся с якоря и направился к Гибралтару. Без особых приключений я пересек Средиземное мере и 15 мая был в Гибралтаре. Здесь я сделал двухнедельную остановку, чтобы подготовиться к долгому переходу через Атлантический океан.

Наконец все было готово. Я был вполне «снаряжен». Шестого июня в полдень я снялся с якоря. Великое рискованное предприятие началось. Никогда еще никто не пытался переплыть один через всю северную часть Атлантического океана, с востока на запад. Правда, американец кап. Слокум[46]) переплыл на маленьком судне из Америки в Европу, но он пересек Атлантику в южной части и делал остановку на Азорских островах. Наибольший путь, пройденный им без захода в гавань, равнялся 2000 миль, а мне предстояло сделать приблизительно 4500 миль.

Итак, я отплыл из Гибралтара. Погода стояла прекрасная. Дул легкий ветерок, и я лежал, вытянувшись, на палубе, лениво мечтая о том, что ждет меня впереди.

«Файркрест» быстро уносился на запад, и скоро с горизонта исчезла скала Гибралтара. Вокруг лодки кишело множество разнообразных рыб. Дельфины резвились около судна. Ныряли альбатросы. Кругом расстилалась безбрежная йодная гладь. Я был один между небом и водою…

Я выработал себе расписание распределения моего времени и решил строго его выполнять. Вставал в пять часов утра, быстро умывался и готовил себе завтрак, который неизменно состоял из супа, сала, сухарей, соленого масла, чая и сгущенного молока.

Готовил пищу на примусе. Машинка эта была прикреплена таким образом, чтобы кастрюли и сковородки стояли горизонтально при всяком положении лодки. На самом же деле, лодка часто давала такой сильный крен, что сковородка падала с примуса, обдавая мои босые ноги кипящим маслом.

Во время сильной качки было очень трудно стряпать. Не все попадало прямым путем в рот, и часто солонина оказывалась на полу. Да и трудно было двигаться в тесной каюте.

По двенадцати часов подряд я стоял у руля, и при благоприятном ветре мне удавалось делать от 80 до 150 километров в день.

В течение этих двенадцати часов у руля, при очень сильных ветрах, мне приходилось быть все время «на-чеку». Читать в это время было невозможно, и все-таки я никогда не скучал. Я любовался красотою моря и волн, видом моей лодки и декламировал вслух стихи моих любимых поэтов: Шелли, Верхарна, Эдгара По.

К ночи я чувствовал себя смертельно усталым. Я уменьшал площадь большого паруса, клал судно в дрейф,[47]) прикреплял руль, вторично готовил себе обед или ужин — как угодно, — который состоял из солонины и картофеля. Под влиянием морского воздуха у меня развился волчий аппетит, и мне не приходилось жаловаться на «повара», что он невкусно приготовил.

Наконец, обессиленный, сваливался на койку и, укачиваемый волнами, засыпал глубоким сном. Вскоре я привык спать очень чутким сном. Я лежал, вытянувшись на койке, голова моя находилась между стенками судна, вода была в нескольких сантиметрах от моих ушей, и я мог судить о скорости хода судна по шуму воды, ударявшейся о борта. По движению судна, по степени килевой или боковой качки я тотчас догадывался, что «Файркрест» изменил свое положение по отношению к ветру, и отправлялся на палубу, чтобы повернуть румпель[48]).

Так я плыл целый месяц. Пережил небольшую бурю, которая сломала ватерштаг и бушприт[49]); починил паруса. Все шло отлично.

Однажды вокруг моей лодки появилось много водорослей: я попал в Саргассово море. В другой раз я заметил кусок дерева, изъеденный червями и покрытый раковинами, — вероятно, обломок корабля, погибшего когда-нибудь в океане.

По моим расчетам, я сделал половину пути и уже мечтал о благополучном приезде в Америку. Но вдруг, как-то утром я сделал неприятное открытие: большая часть моего запаса пресной воды сделалась негодной для питья.

При отплытии из Гибралтара я взял триста литров пресной воды в двух резервуарах из оцинкованного железа и в трех дубовых бочках. Всю воду из резервуара я уже выпил, и тогда только обнаружил, что вода в двух бочонках приняла темно-красную окраску, приобрела солоноватый вкус и, даже прокипяченная и профильтрованная, совершенно не годилась для питья. Бочонки были сделаны из слишком свежего дерева, и дубильная кислота совершенно испортила воду.

У меня оставалось только 50 литров пресной воды, а я находился более чем в 2000 миль от Нью-Йорка. Я плыл под тропиками, и надежды на то, что пойдут обильные дожди, которые могли бы пополнить мой запас пресной воды, у меня не было.

Я высчитал, сколько дней может продолжаться мое плавание, и решил пить только по одному стакану в день, а для стряпни, насколько возможно, употреблять морскую воду.

На другой день после этого открытия я испытал впервые муки жажды. Свой стакан я выпил маленькими глотками, но уже в полдень стал ощущать сильнейшую жажду. Солнце палило нестерпимо. В горле пересохло. Я стал чувствовать сильную боль в голове.

Внимательно смотрел я на горизонт, ища дождевых туч, но небо было безоблачно, а барометр стоял высоко.