— Так, Петрович, это как же? — угрюмо гудел Лёха Кент. — Ты что же, вот это все — сам, что ли?

— Скажи мне, Лёха, — округлыми движениями рук с бутылками в них Петрович сопровождал почти каждое слово. — Ты покупал это пиво?

— Нет.

— Но тебе нравится его пить?

— Да.

— Так в чем проблема, и о чем твой вопрос?

— Петрович, нас ведь никто проверять не приходил?

— И не придет никто. Вот я проверяю и я раздаю. Я вижу — Лёха Кент наш мужик. И я из этого ящика вынимаю и даю ему бутылку. Пей, Лёха. Ты — наш. И Клим — наш. Хоть и поздно встал, но успел он — вон его балкон, смотри. А кто не успел — тот, значит, бутылку не получит. Зачем мне поить тех, кто не наш?

Лёха поморгал молча. Логика в рассуждениях Петровича была. Действительно, зачем поить тех, кто не наш? Но все же…

— Петрович, так это ты придумал?

— А кому еще? Приходил вчера хозяин хозмага, плакался. Кризис, понимаешь, строители перестали закупаться. А он, хозяин, он — местный. Наш он. И вот смотри, что получилось: хозмагу мы выручку дали — это раз.

Петрович загнул палец.

— Теперь, глянь на дом: дом освежили — это два.

Второй палец оказался прижат к мясистой ладони.

— Дальше, думай: мы же теперь знаем, кто наш, а кто — нет. И это — три. А четыре — это вот это пиво, и портвей, и водка, если нам этого не хватит. Хозяин поставил, как и договаривались. И что мы имеем? Смотри, смотри!

Петрович показал Лёхе четыре прижатых пальца и пятый, большой, отставленный вверх.

— Ну?

— Ох, Петрович… Ну, ты умен, блин. Во!

И Лёха Кент тоже выставил вверх большой палец.

Петрович экспериментирует

— Скажи мне, Лёха, как ты понимаешь, что нас объединяет? — Петрович был суров и задумчив. Вчера он разговаривал с опустившимся пенсионером-политологом, и теперь его ела и глодала мысль, что было непривычно.

— Ну, — задумался Лёха Кент, чеша правой рукой в затылке и подняв глаза к небу. Вернее не к небу, а к густой листве тополей, за которыми не только неба видно не было, но и солнце пробиться не могло.

— Говори, говори, — Петрович ждал ответа, ему это было не просто интересно, а необходимо. Мысль требовала развития.

— Пиво? — неуверенно спросил-ответил Лёха Кент.

— М-м-м… Пиво… Это интересная мысль. Но тогда почему нас так мало? Ты видишь вокруг других? Кто вышел с нами вместе в парк, чтобы вечером после работы выпить пива? Никто? Почему? Неужели они не любят пиво?

— Э-э-э…, - Лёха наморщил лоб, пытаясь переварить слишком много слов и смыслов сразу.

— Вот смотри, смотри на наш дом, — они оба повернули головы. — Видишь, мы все в субботу красили. Мы были вместе. А почему? Что объединило нас, тех, кто красил?

— Ну, так… Пиво! — уже уверенней сказал Лёха.

— Разве? Ты знал о пиве? Нет? Но ты красил. И сосед твой красил. И соседка — красила. Почему?

— Потому что ты сказал!

— А-а-а…, - Петрович задумался. В этом что-то было. Да, он сказал, он придумал — и все объединились и стали красить. Но неужели объединяет людей он, Петрович?

Они с Лёхой синхронно подняли полуторалитровые пластиковые «сиськи» и сделали по несколько глотков пива. Пиво было холодным.

— Все же, Лёха, ты не прав. Да, я тоже был фактором объединения, но где те люди сегодня? И объединились ли они сами?

— Да ты заставил!

— О! Я заставил… Это как на демонстрацию согнать народ. Вроде все и вместе, но не едины. А когда мы едины мы — что? — строго спросил Петрович.

— Когда мы едины — мы непобедимы! Венсеремос, венсеремос! — запел Лёха и тут же замолк, запивая внезапно пробившееся творческое начало очередной пивной порцией.

— Молодец! — поддержал его Петрович и снова тяжело задумался.

Легкий ветерок шелестел листьями над головой и гонял какие-то фантики вокруг урны. На лавочках в сквере не было никого — народ только что вернулся с работы домой. И только двое старых знакомых попивали пиво, сидя на ближайшей к дороге скамейке на чугунных ножках.

— Лёха, а у тебя краска осталась? — вдруг спросил Петрович.

— Белая? Полбанки!

— Тащи!

— Нафиг?

— Тащи, будем делать эксперимент! — глаза Петровича сверкали. Мысль нашла свое решение и теперь требовалось проверить его экспериментальным путем.

Еще через пять минут они стояли во дворе своего дома, и Петрович старательно вел кистью толстую белую линию.

— И чего это? — удивился Лёха.

— Вот тут — можно. А вот тут — нельзя, — и Петрович написал: «Машины не ставить».