Я встал с постели, но телефон умолк. Я поднял штору. До половины окна намело снега. Он сыпал непрестанно, легкий снежный пух кружился над сугробами. У меня похолодело на сердце. Если так замело нашу улицу, со всех сторон защищенную высокими домами, то что же творится в открытом поле? Я представил себе эту картину, слушая шлепающие шаги босых ног жены, приближавшиеся к моей комнате.

Дверь тихо открылась, смутно проступило в темноте лицо жены. Сонным голосом она пробормотала:

— Погоди, не вставай. Должно быть, ошибка.

Она стояла в дверном проеме, белая и желанная, неподвижная и все же зовущая к себе, за эту дверь. Так по крайней мере почудилось мне в это летучее мгновение. Я не шевельнулся, словно отрицая, что встал, что не сплю и нетерпеливо жду повторного звонка, который даст мне повод уйти из клетки нашей квартиры, где я чувствую себя таким чужим.

Она, наверное, разглядела выражение моего лица, несмотря на то что комнату окутал пепельный январский сумрак, разжиженный неуловимым свечением снега. Каким-то шестым чувством — не знаю, где оно кроется, — жена, должно быть, угадала мои мысли, перекрывавшие ее приглашение, угадала мое желание бежать отсюда к людям, с которыми мне хорошо, хотя я и не связан с ними семейными узами. Так стояли мы, две гипсовые статуи, белые, но уже запорошенные пылью лет, и ни одна не двинулась, не сделала шага к другой, не ожила, не заговорила. Мне не хотелось уговаривать, звать, обещать, мне нужно было просто жить, не выдумывая никаких сложных игр взаимного сближения. Меня утомляла необходимость постоянно оправдывать обыденность нашей жизни, расписывать мечты о будущем, никак не связанные со всем тем, мимо чего текла моя жизнь и в чем я ежедневно нуждался, чтоб жить. Мне уже не во что было вглядываться, и я отвернулся, чтоб не видеть ее силуэта, — только ждал звонка. И телефон зазвонил, громко и пронзительно, он рыдал и предостерегал одновременно. Мне надо было пройти мимо двери, в которой все еще стояла жена. Она преградила мне путь и быстро проговорила:

— Я скажу, ты болен или тебя нет дома. Что хочешь скажу, только останься наконец. Ненавижу зиму. Терпеть не могу это несчастное дорожное управление с его заботой о разбитых дорогах. Понимаешь? Сказать им так?

— Разбудишь сына, — ответил я, вышел в прихожую и снял трубку.

Дверь спальни захлопнулась, щелкнул замок.

На другом конце провода кто-то шумно дышал. Словно стоял совсем близко и ждал, когда можно будет раздраженно раскричаться.

Я сказал: «Слушаю». И кто-то закричал так громко, что я вполне мог отвести трубку на вытянутую руку.

— Кто у телефона?!

— Зборжил.

— Вы начальник эксплуатации дорожного управления?

— Я уже десять лет начальник. В чем дело? Откуда вы звоните?

— А-а. Значит, вы-то и отвечаете за состояние дорог, так?

Я проглотил слюну. Мне всегда не нравились голоса в телефонах, которые наорут да и повесят трубку, даже не назвавшись.

— В общем, так. Кто говорит?

— Так отвечаете или нет?!

Проснулся в своей комнате сын, покашлял. Напоминал, что я мешаю спать. Мелькнула мысль: «Ага, парень уже дома». Обычно-то он являлся под утро. Может, все-таки исправится, бросит шляться по ночам с дружками, которые не внушали мне ни капли доверия.

— Полная ответственность лежит не на мне. Если угодно знать. Она лежит на директоре. А вот мотаться по сугробам — это да. Это моя забота.

— О, черт, кто же все-таки отвечает? Кто отвечает за нерасчищенные дороги? Вы или господь бог?!

Меня раздражал этот настырный незнакомый голос. Я-то ждал сегодня другого — ждал, что мне ясно скажут, что надо сделать и чего от меня ожидают. В трубке непрестанно шуршало, а мне нужно было другое. Вызов или просьба о помощи — сдается, я был настроен кого-то спасать, возвращать к жизни. И я ответил с тем же раздражением:

— Послушайте, вы будите меня среди ночи, чтоб узнать структуру управления?

— Не вешайте трубку! — закричал незнакомец. — Что? Вставать неохота? А вы знаете, что Рудная еще с вечера отрезана от мира?

Я опешил. Рудная!.. Три сотни домишек среди гор и бурная речка. Рудная, спуск к которой зимой превращается в лыжный трамплин…

— Такое случается, — сказал я. — Кто говорит? А то меня уже будили ночью несколько раз, и оказывалось — пьяные.

Язвительный голос проникал мне в уши, голос был злой, напористый, воинственный, холодный, как сталь, как нож со сверкающим лезвием.

— Заверяю вас, уважаемый товарищ начальник эксплуатации, на сей раз вас беспокоит не пьяный. Звонят из транспортного отдела, ваша организация нам подчинена, с вашего разрешения.

— Вы там новый?

— Новый.

— То-то и оно. А то я узнал бы вас по голосу. — Я не сдержал смешка. — С добрым утром. Принимаю к сведению. Но позвольте заметить, я все еще не знаю вашей фамилии.

Нас разъединили, раздались прерывистые гудки, я положил трубку. Открылась дверь кухни, жена зажгла свет. Я огляделся. На полу валялись женские чулки с поясом. На столике возле моей постели мирно, металлически тикал будильник.

Эва смотрела на меня, скрестив руки.

— Приготовить тебе что-нибудь в дорогу?

— Пожалуйста, не утруждай себя, иди-ка спать.

— Почему ты не хочешь?

— Да ты никогда мне ничего не готовила. Зачем? Я привык. Чего уж тут. Тебе вовсе не обязательно подниматься всякий раз, как меня вызывают. Позвоню в диспетчерскую и поеду.

— Почему ты? У тебя для этого люди есть.

— Не нравится мне этот ветер, заносы, «столетняя зима». Ладно. Надо ехать, и дело с концом.