Я кивнул и перешел к делу.

— А меня, миссис Пиласки, больше всего волнует судьба вашей дочери. Вы знаете, что ей грозит?

— Ее посадят в тюрьму?

— Она уже в тюрьме. Ее хотят отправить на эшафот.

— Что? — у неё отвисла челюсть.

— Ей грозит смертная казнь, — пояснил я. — Через повешение.

— Нет… — миссис Пиласки криво усмехнулась, обнажив ряд неровных желтых зубов с зияющими между ними дырами. — Так только в кино бывает.

— И в нашем штате. Вам известно, миссис Пиласки, что ваша дочь застрелила человека?

— Я не желаю иметь с ней ничего общего! — вскричала вдруг её мать. — Она проститутка!

— Нельзя так говорить. Вы нужны вашей дочери.

— А не кажется ли вам, что мне стоит выпить еще?

— Может быть, после ужина?

— Одну порцию.

Я заказал ей виски.

— Как, говорите, вас зовут-то? — вдруг спросила она.

— Эддиман.

— Ваше здоровье, мистер Эддиман.

— Ваша дочь хорошо успевала в школе? — спросил я.

— А?

— В школе. Она хорошо училась?

— Кто?

— Ваша дочь, — терпеливо повторил я.

— А почему, по-вашему, её оттуда выгнали, сучку эту?

— Я имею в виду её успеваемость, — сказал я. — Оценки по разным предметам.

— Она была безнадежна, — сказала миссис Пиласки. — Тупа, как пробка.

— Может быть, все-таки не совсем тупа? — пытался настаивать я.

— Сучонка бесстыжая… Послушайте, что я вам скажу, мистер Иддивен. Я это не каждому говорю, я — женщина гордая. Сейчас гордых людей мало, а я вот как раз такой человек. Но вы… вы ведь вроде врача, да?

— Ну, не совсем…

— В том смысле, что от вас дальше это никуда не пойдет.

— Да, можете мне доверять, — заявил я.

— Так вот, я не хочу, чтобы моя дочь, какой бы она ни была, оказалась на электрическом стуле. Зла я ей не желаю, нет, сэр. Но что еще? Ей было всего двенадцать, когда она позволяла парням щупать себя во всех местах за десять центов. И сама их щупала. Эх и драла же я ее! Кровища так и хлестала! Я ей говорила: прекрати, ты вырастешь дешевой блядью. И — вот видите, так и случилось! Она и стала дешевой блядью! Что делать-то?

— Расскажите про её отца.

— Мерзавец! Он бросил меня двадцать лет назад. Думаете, легко было растить её в одиночку? Нет, сэр. Жизнь — сложная штука, мистер Айзерман…

Она залпом осушила очередную рюмку и, громко икнув, спросила, не закажу ли я ей пива.

— От этой имбирной шипучки у меня жажда разыгрывается. А жажду лучше всего утолять хорошим светлым пивом, мистер Зандиберг…

Я заказал официанту стакан пива и спросил миссис Пиласки про книги.

— Она, должно быть, много читала? Брала в библиотеке книги…

— Читала, как же. Одни комиксы. Журналы ещё музыкальные листала. Много читала, ха! Говорят же вам — одни комиксы. Чего от неё было ещё ожидать.

— А ваш отец был немец? Или, может быть — отец вашего мужа?

— Что?

Я повторил вопрос.

— Слушайте, дорогуша, отца своего мужа я никогда в глаза не видела. Может, у него вообще отца не было. А мой папаша был украинец, который всю жизнь покорячился на сталелитейном заводе и отдал Богу душу ещё до того, как Хелен появилась на свет.

— Но ведь она говорит по-немецки?

— Она-то? Гы-ы! Я лучше говорю по-китайски, чем она по-немецки. Вы что, издеваетесь надо мной? Ни хрена она по-немецки не знает. Во, врунья!

Я встал.

— Я хочу, чтобы вы с ней встретились, миссис Пиласки, — твердо сказал я.

— Встречусь, — вздохнула она. — В конце концов, мать я ей или нет?

Я позвонил Джо Апполони и рассказал ему про Мэри Пиласки. Он взмолился, чтобы я не приводил её к нему. Он сказал, что с радостью даст ей на расходы пятьсот долларов, лишь бы только я сводил её в «Последний шанс» или в «Бриллиант».

— Да, она, конечно, старая развалюха, — сказал я, — но ведь все-таки она — мать. Где твои сыновние чувства? Что она скажет, если узнает, что Джо Апполони наплевать на мать Хелен Пиласки?

— Не мучай меня, Блейк. Любая мать достойна уважения.

— Разумеется.

— Ее наверняка окружат уважением — в тех домах, что я тебе назвал.

— Послушай, — сказал я. — Она алкоголичка, это верно. Но она нуждается в защите. Господи, есть у тебя сердце или нет? А ещё говоришь, что любишь её дочь.