А Ю и не расстроился совсем. Даже наоборот, так хорошо на душеньке стало, как уже давно не было; и потому расплылся он в улыбке блаженной. Словно стакан очень хорошего старого вина по пищеводу, прошуршала по шершавым венам его юркая струйка адреналина. Потянулся Ю сладко да к столику фуршетному посеменил.

Дальнейшее пребывание на мероприятии всякий смысл потеряло. Корейцы наши продули всё как есть и играть не хотели больше; да и Ю хозяйство следовало хотя бы йодом обработать, потому и решили спешно домой ехать.

У всех, кроме него, настроение напрочь испортилось. Лишь Александр Петрович Фомин чинно расхаживал как мультимиллионер и был очень доволен. Драгоценная тысяча ласково грела сердце и ему совсем не хотелось покидать такое исключительно великолепное место (думалось ещё на чём-нибудь подразжиться), но сделать это, разумеется, пришлось всё же.

И вот наши герои покинули номер. Когда проходили мимо швейцара, тот стрункой вытянулся, но так и не получил причитающихся чаевых, чему удивился очень. Не знал человек, что нет копейки у благодетеля.

Когда из гостиницы вышли, обнаружили, что машины, на которой приехали, нет на месте. Угнали. Местные умельцы народные постарались. Но потеря эта умом не воспринималась после всего, что в тот вечер произошло. Сели, короче, товарищи в такси и домой поехали.

Молча ехали. Даже обычно словоохотливый Ю и тот не говорил, странствуя в блаженной прострации. А Александр Петрович Фомин восседал на заднем сидении так надменно и важно, как не может сидеть силовик советский, замусоленный технаришка. И богатым, и очень важным вдруг себя человек почувствовал, тем, кому говорить не пристало много.

Вот и ДОС. Александр Петрович первым вышел, желая с прибытком уйти скорее, знал хотя, без копейки все и что нужно платить таксисту. На халяву убраться не удалось. Под воздействием строгих и настойчивых взглядов Круглова и Шухова вздохнул тяжело Фомин, превознемогая сердечную боль, вынул из кармана сторублёвку и шоферу её подал. Получив сдачи пятьдесят рублей, сунул спешно деньги в карман Александр Петрович, всем своим видом давая понять, что это всё и никому он больше ни за что даже копейки не даст. Потому перестал торопиться Фомин и с коллегами своими домой пошёл, с корейцами распрощавшись, а те дальше покатили одни к себе.

Шли авиаторы по ДОСу к домам своим, и, как только подошли к развилке, где каждому в свою сторону идти следовало, Круглов спросил у Александра Петровича:

– Ты что, шабашку с нами не желаешь делить?

Фомин удивлённо глянул.

– Да уж не подумал ли ты грешным делом, что деньги твои все и нам из них не положено ничего? – не унимался Круглов.

– Ничего себе! – удивился Александр Петрович. – Откуда вы, товарищи, взяли, что деньги мои к вам отношение имеют какое-то? Ошибаетесь, коли так считаете. Пока вы, господа, фуршетничали, я сам заработал их, и головкой своей допёр, и ручонками довёл до дела…

– Эх ты, чмо помазочное! – презрительно оборвал мужика Круглов и, не подав на прощанье руки, увлёк за собою Шухова.

Чуть отойдя, Круглов остановился под фонарным столбом и из кармана пиджака вытащил ровно десять запечатанных пачек сторублевых купюр. Пять из них протянул Шухову:

– Возьми, половина твоя! Я не чмо помазочное! Сибиряк я! Думал на троих сто одну тысячу без пятидесятки делить придётся, да судьба иначе распорядилась. Двое осталось нас, третий скурвился.

В том, что Круглов стащил деньги у картёжников, Шухов нисколько не сомневался и потому расспрашивать особо ни о чём не стал, но да так просто – и от удивления, и от радости – всё-таки вопрос задал:

– Как это ты, Саша, умудрился? Убей, не пойму!

– Как-как? Молча! – ответил Круглов. – Как только почувствовал, что от Ю деньжонки в другую сторону катят, так и сконстролил хищение в особо крупных размерах. Вот тебе и всё. Хасид так смыться спешил, что не здорово по сторонам глядел. Что-то сильно торопило его. Вот и сдёрнул десяток пачечек как с куста.

– Что же мы делать-то с этими бешенными деньгами будем?

– Найдем что. Хуже, когда нету их, если же есть – так фигня проблема. Не дашь ладу, приходи ко мне, разберёмся вместе.

– Я бабе своей отдам, – решил Шухов. – У меня, если и появляется в руках что ценное, так или разобью, или потеряю, а то говно какое куплю, что ещё хуже. Рублей пятьсот на заначку оставлю. Нам надолго хватит с тобой.

– И я, как ты. Полкуска на загашник, остальные – бабе.

– Но, с другой стороны, как объяснить им, откуда деньги? Тут же раздрищат по городку. Горя не оберёшься потом.

Вот тут-то и призадумались товарищи. Шухов, соображая, какой лапши жёнам навешать на уши, решил времени даром не терять и из одной пачки заначку вытащил. Развернув веером пять купюр, чтобы убедиться, сколько вынул, он увидел одну денежку и четыре белых листочка. Шухов протёр глаза, ещё раз перещупал бумажки пальцами, но так и было: одна денежка и четыре листочка.