Шрифт:
Громи, малыш! Из пушек по воробьям не бьют…
Пользуйся этим, рви на заправку.
Мужественный выразитель.
Мы только подумали, а ты уже выразил.
С двух концов.
Лети, мечта о мщении.
А если доведут до смерти, рванёшь в авиамотор.
Он тоже не переварит тебя.
Мать и дочь
– Кого слушать, – сказала она, показывая на меня пальцем, – вот этого лысого, что ли? Вот этого старого?
– А сколько мне, как, по-вашему? – пробормотал я, дико краснея.
– Да лет сорок.
Моё лицо горело.
– Да. Почти. Тридцать девять, – пробормотал я.
– И что он мне расскажет?! – кричала она. – Что надо быть честной, порядочной? Родителей уважать? Что он мне расскажет? Кого вы привели? Я живу, с кем хочу!!!
– Почему она грубит уважаемому человеку? – закричали все. – Пусть извинится!
– Я?! – закричала она. – Я ещё ничего не сказала. Вы мне ещё пятидесятилетнего приведите нотации читать!
И что было глупо – я обиделся.
Ещё глупей – я с ней перестал разговаривать.
И что глупее глупого – я уже старше, чем она могла себе представить.
Её дочь уже такая, каким был я.
И мы уже с дочкой разругались, когда она что-то такое же сказала насчёт моего возраста.
– Я ненавижу вас! – кричал ему незнакомый мальчик. – Объясните мне, почему я вас так ненавижу?!
Он долго страдал и вдруг ответил:
– Это потому, что ты меня не понимаешь.
То, что понять – значит простить, – мы усвоили.
А не понять – это возненавидеть, – приходится усваивать.
Лучшее время суток
Наконец-то впереди ночь – 7–8–9 часов свободы, одиночества, наслаждение книгой, мыслью, любовью.
Совершенно. Господи, 7–8 часов.
Как же их провести?
Читать… Но ведь можно и писать. Но самое удивительное, что можно и не писать, и не читать.
Может быть, кино?
Можно.
А может быть, и не стоит, времени жалко. Жалко этого сказочного одиночества на чужой фильм.
Вспоминать? Лежать и вспоминать? Кого? Кого всегда вспоминаешь. От первого до последнего поцелуя.
Можно вспоминать. Но вспоминать – это возвращаться… На это уже ушло время в своё время. Зачем тратить новое.
О сегодняшнем дне…
Думать!
Да чёрт с ним. Такое недостойное занятие.
Кто только о нём не думает. Хотя для некоторых он очень хорош, но чтобы подыграть массовым массам, которые не хотят жить прилично, а хотят престижно угрожать всему миру.
Что за смысл всё помнить одному, если другие забыли.
Они не верят, что не было хлеба, пива, мяса, масла.
Они уверены, что всё это было. И водка была, думают они.
– Не было, – кричу я один, неубедительно и слабо.
– И свобода слова была, – говорят они.
– Не было, не было, не было, – кричу я, стуча кулаком об забор.
– И одежда была.
– Это была спецовка.
– Нет, одежда.
– Спецовка, спецовка, – стучу я и плачу.
– Мы плохо жили, – кричу я и плачу.
– Мы жили хорошо, – кричат все и стучат кулаками по стенам, по заборам, по столам, по мне. – Это ты один, ты один жил плохо… А сейчас ты один живёшь хорошо.
Разве ты можешь убедить такую массу?
– Значит, вам было хорошо? – сдаёшься ты, спрашивая: – Жили вы плохо, но вам было хорошо?
– Нет! И жили мы хорошо.
– Значит, и жили вы хорошо, – окончательно слабеешь ты, – и живите так опять. Кто вам всем может помешать опять жить так же?
Все едины: и управители и управляемые. Кто же их остановит?
И время уже 3 часа 25 минут. Нельзя тратить ночь на бессмысленные споры. Для этого есть день. Ночь тиха и полна. Она движется к рассвету. День движется к закату, только ночь – к рассвету.
И дело не в политике. Занимайся политикой, если хочешь изменить жизнь. Изменил – отойди, дай другим заняться политикой.
А когда сидишь со своими за столом, и ты знаешь, чем и как живут остальные, всем, с кем ты сидишь, хорошо.
И вы за столом.
И вы спаяны и скованы, вы что-то знаете, и горячий пар после бани, и горячий живот после водки, и плотно прижата нога секретарши, такая желанная к такой надёжной.
И ты на коне.
Какой тут на фиг закат, когда дело идёт к рассвету.