Барти присвистнул:

– Вот оно что! И тебе предложили переписать лен обратно на монастырь?

– Сначала пресветлый отец уговаривал меня добром. Примером сестер, наставлениями. К аббатисе все водил, она хорошая, аббатиса, добрая… А потом… – Мариана глядела мимо рыцаря: посмотреть ему в глаза казалось выше ее сил. Все-таки девушка верила, что служение Господу превыше мирских благ. И боялась, что прав был отец Томас, так настойчиво склоняя одинокую сироту к пострижению, доказывая, что в мирской жизни ей трудно будет спастись, но легко погибнуть. И на Последнем Суде признают ее недостойной Света Господня, раз монастырской благости предпочла суету подвигов и шляние по дорогам в мужской одёже. Страшно! Но тихая жизнь светлых сестер пугала Мариану куда сильней. Они там грехи замаливают, а ей-то в чем каяться? Разве в том, что похоронит себя заживо, род отца не продолжив? Так ведь раскаянием детей не заведешь! Для детей муж нужен…

Мариана мотнула головой. Как устала она от этих мыслей! Каждый раз, вспоминая разговоры с отцом Томасом, девушка ощущала себя глупой, упрямой и кощунственно мирской, чуть ли не гулящей. Променять служение Господу на «грязный телесный блуд» – иначе о ее возможном замужестве ни светлый отец, ни мать аббатиса не отзывались; поставить род и кровного отца выше Отца Небесного… Но переломить себя Мариана не могла. Да, земная память об отце для нее важнее, она мечтает не Господа за него молить, а назвать сына его именем! А Господь… как знать, может, Он добрее отца Томаса? Да и не только ведь за монастырскими стенами можно Ему служить? Вот ведь сейчас – они едут в Ич-Тойвин по делам Господним, а монахи совсем для таких дел не годятся. И даже рыцари, пресветлый сказал, не годятся! А понадобилась – она, обычная девушка, что не отличается ничем таким уж особенным, не бросается в глаза и может сойти за паломницу.

Молчание затянулось. Девушка комкала покрывало; с каждым уходящим мгновением все страшней казалось поднять глаза.

– Что потом? – спросил Барти до странности чужим голосом.

– Он пригрозил мне Святым Судом, – чуть слышно призналась Мариана. Признаться, что произошло это вовсе не с бухты-барахты, а в конце очень даже злого спора, девушка не рискнула: именно тогда, в том споре, она сдуру ляпнула, что лучше в Орден попросится, чем в монастырь пойдет. Странно все же, подумалось вдруг ей, один святой отец за «неподобающее честной девице» желание что-то в жизни сделать вечные кары пообещал, другой сказал, что во спасение души зачтется… то же самое ведь, то же самое! – Он сказал, я Господа не люблю… а раз так, придется меня этому научить. Там же, в монастыре. Ради моего же блага…

– Что за бред! Да если так судить, всю Таргалу можно по монастырям упрятать.

– Может, и бред… а только все равно вышло бы по его. Он так хотел обратно нашу землю…

– Мариана, это незаконно! Ты же дочь рыцаря, ты могла обратиться к королю!

«Незаконно»… ну ты сказал, мой прекрасный сэр! Что для Святой Церкви людские законы? Она следит за исполнением законов Господних.

– Знаешь, как у нас говорят? До Господа высоко, до короля далеко, а Святой Суд всегда рядом. – Мариана вскинула голову. Если сэр Барти будет теперь презирать ее, что ж, так тому и быть. Заслужила. Но почему-то девушка верила: он – поймет… И надеялась, так надеялась, что простит! Да, она пошла наперекор Церкви; и, хуже того, сочла, что Церковь обошлась с нею несправедливо; ну так она и сама знает, как далеко ей до благости и просветления. А рыцарь прав: ежели судить так, как отец Томас, то всю Таргалу надо по монастырям позапирать. – Пойми, Барти, я не хотела в монашки! Я жизнь люблю больше, чем Свет Господень! Да, мне жаль отцовский лен, но себя жальче. Я дурно поступила, да, Барти? Недостойно благородного человека уступать неправой силе без борьбы. Но, Барти, разве я справилась бы с этой силой?! Вот ты – пошел бы ты против Святого Суда?

– Что было дальше? – резко спросил себастиец.

Мариана сникла:

– Дальше… я откупилась. Я переписала лен на отца Томаса. Не на монастырь, а на отца Томаса, понимаешь? А он поклялся Светом Господним, что забудет о моем существовании.

– То есть он вышвырнул тебя из дома без всяких средств к жизни?!

– Он оставил мне мою свободу.

– Свободу? Без крыши над головой, без денег, без… – Рыцарь осекся, поймав себя на том, что почти кричит. Заставил себя глубоко вздохнуть. – Почему ты молчала, Мариана? Почему ты просилась в отряд вместо того, чтобы просто рассказать нам всё? Как глупо, Мариана…

– Я подписала дарственную. Как положено по закону, при свидетелях… Что толку теперь рассказывать? Хоть вам, хоть самому королю? Даже король ходит под Господом. Даже король не станет спорить со Святым Судом.

На это Барти возразить не сумел. А девушка, вновь опустив голову, призналась:

– Да и стыдно мне. Отец за этот лен чуть не погиб, а я… Он так радовался всегда, что у нас есть дом и земля… и он может оставить мне что-то большее, чем родовое имя… и получается, я его предала.

Она больше не плакала, но… лучше бы слезы, подумал рыцарь, чем такая вот спокойная уверенность. Чем такие слова – таким голосом. Много же требуешь ты с себя, благородная Мариана. Куда больше, чем иные рыцари.

– Мариана… а та твоя тетка, что в Южной Миссии? Старший брат отца, еще кто-то?

– Ну кто я им, Барти? Бедная родственница… таким опять же в монастырь самая дорога. Мне некогда было особо раздумывать… Наверное, я и правда выбрала самое глупое из всего, что можно было, но я надеялась, что отряд меня защитит. Рыцари ведь не сдают своих, это все знают.

Не сдают, эхом подумал Барти… но ты, Мариана, не стала бы там своей. Мужа тебе надо хорошего: чтоб любил, защищал и берег. Так, как ты того заслуживаешь…

– А теперь, – лицо девушки просветлело, как бывает, когда вспоминается что-то радостное, – если я выполню поручение пресветлого, это будет деяние во славу Церкви. И никто уже не посмеет запрятать меня в монастырь, раз я сама не хочу. Вот только что потом…

Мариана вновь поникла; рыцарь осторожно приобнял ее за плечи.

– Потом, Мариана, я засвидетельствую исполнение твоей клятвы. И от тебя уже не отмахнутся так просто. Поверь, не обязательно быть рыцарем отряда, чтобы получить защиту Ордена. Все будет хорошо, Мариана… просто замечательно все будет, поверь мне.