В ночь с 20-го на 21-е князь приказал построить батарею в 24 орудия на левом крыле, которая поражала главный бастион города и пробивала бреши на очень недалеком расстоянии. 22-го турки сделали жестокую вылазку и на короткое время овладели батареей, но были отброшены резервом, захватив, однако к несчастью, в виде трофея, голову генерала Максимовича, человека, достойного уважения во всех отношениях, о смерти которого глубоко сожалела вся армия. Князь приказал пленным туркам осмотреть трупы их соотечественников; они узнали между ними трех начальников янычар и часть анатолийцев, прибывших с последним подкреплением, которое капитан-паша высадил в город, перед тем как покинуть стоянку.

Поведение гарнизона ясно показывало, что он не согласится ни на какую капитуляцию. Сераскир ожидал всего от своей устойчивости, от бедствий, которым мы подвергались, и доказывал своим постоянством, что только приступ может спасти нас от дальнейших несчастий, причиняемых временем года и климатом. Мороз был в 20–24°. Армия только и желала попытать счастье, лишь бы избавиться от мук голодной и холодной смерти, но князь всё еще не поддавался.

3-го декабря, с помощью евреев, до нас дошла газета из Лейдена, принесшая мне утешительную новость. Я прочел в ней, что мой дядя [53] только что был произведен в полковники французской гвардии, и хотя время, в которое он получал эту милость, вызывало во мне тревогу по поводу того, как он будет в состоянии воспользоваться ею, тем не менее я еще недостаточно точно предвидел будущее, чтобы не ощущать глубокого удовлетворения от блестящего знака милости, которым король украсил его и без того уже блестящую карьеру.

Я должен вызвать одновременно и жалость и зависть, сказав, что счастье личного моего положения во всех отношениях было омрачено лишь физическими страданиями, которые я испытывал. Холод, который я переносил день и ночь в продолжение двух месяцев, был выше моих сил и моей натуры. К тому же недовольство, которое меня окружало, интриги, царившие в армии, присоединялись к мукам от сознания бесполезности пребывания в этом холоде, где, казалось, нам суждено было умереть от бедствий и невзгод. Известно, что эта зима 1788 г. была замечательна во всей Европе. Посудите же, какой она должна была быть на берегах Черного моря, в степи, где на 50 миль в окружности не встретишь ни дерева, ни малейшей неровности почвы, ни изб, одним словом, никакого убежища, так как нельзя же рассматривать как таковое палатку, занесенную снегом. Но смерть и выздоровление служат лекарством от всех болезней, а мне небо предназначало еще счастье, которого я достиг в то самое время, когда считал себя самым несчастным человеком.

15-го князь Потемкин решился взять город приступом, рассчитывая одновременно завладеть как окопами, так и городом. Пять колонн, в 5000 человек каждая, были назначены в атаку.

Правая колонна, под начальством генерала Палена [54] должна была атаковать нижнюю часть города, предместье и батарею Гассан-паши. Вторая, слева от неё, под начальством принца Ангальта, должна была войти в окопы, в том месте, где они оканчивались в предместье Гассан-паши, и, завладев ими, направиться к городским воротам, названным Стамбульскими воротами.

Третья, левая, под начальством генерал-лейтенанта князя Василия Долгорукого [55] , должна была войти в окопы в средней части их, развернуться и идти на городское войско.

Четвертая, еще левее, составляя часть левого крыла, под начальством князя Волконского, [56] должна была войти в окопы и поддержать следующую колонну.

Пятая, под начальством Георгия Горрича и под командой генерал-лейтенанта Самойлова, была предназначена взять приступом городской бастион с пробитыми последней батареей брешами, о которых я говорил выше, проникнуть в город и облегчить открытие Стамбульских ворот, к которым должна была направиться колонна принца Ангальта.

Князь Репнин вел общую команду. Генеральная атака была назначена на утро 17/6 декабря, на Св. Николая.

15-го утром генерал Рахманов, дежурный генерал при Потемкине, пришел ко мне. Он пришел сказать мне, что князь велел предупредить меня, что он назначает меня одним из своих адъютантов. Я заметил ему, что всегда с признательностью принимаю всё, что он изволит сделать для меня, но я осмеливался умолять его рассудить, что мною в этом звании он может пользоваться лишь при своей особе; что он, князь, ради общей пользы, не может идти на приступ, а должен быть во главе управления по всем пунктам атаки, но что мне, по моему положению, неприятно будет не идти на приступ, так как я этим хотел заслужить его расположение, отплатить за него. Генерал Рахманов предложил мне лучше написать, чем давать ему устно такое поручение, и обещал тотчас же передать письмо. Я действительно написал, изложив свои мотивы и заклиная его принять их во внимание. Через час я получил его ответ: «Мне кажется, я заслужил, чтобы вы продолжали доверять мне. Я никогда не переставал заботиться о том, что для вас может быть приятно и выгодно. Имейте же терпение».

Этот столь вежливый и ласковый ответ закрывал мне рот, но не избавлял меня от беспокойства, которое меня волновало; однако мне невозможно было больше просить, и я вынужден был предоставить себя судьбе, которую князь мне готовил, основывая свои надежды на постоянной внимательности и благосклонности князя ко мне. Немного спустя я получил новое доказательство его забот и попечений обо мне, которое тронуло меня до глубины души.

16-го утром князь издал по армии следующий приказ: «Граф Дама, получив со званием моего главного адъютанта чин полковника армии, будет во время приступа командовать 800 избранных гренадер, предназначенных открыть шествие колонны принца Ангальта».

Узнав об этом приказе, я тотчас же отправился к князю. Он принял меня с обычной благосклонностью и милостью, за которые я не в силах был отплатить ему своим почтением и признательностью. Он объяснил мне, что для того, чтобы дать мне команду, он должен был сначала дать мне звание и что, не имея возможности дать мне звание без надлежащих формальностей, он воспользовался для меня званием главного адъютанта, потому что такого рода производство было в его распоряжении. Он обозначил полк, из которого должен был быть взят мой отряд (полк Екатеринославских гренадер), и позволил мне тотчас же пойти и осмотреть его.