Стихотворения
Читать

Стихотворения

Стихи и поэзия

:

поэзия

.
1988 г.
Аннотация

Стихи воронежского поэта Алексея Прасолова (1930—1972) — одного из ярких явлений советской поэзии 60—70-х годов. Принадлежа к рано повзрослевшему поколению, детство которого опалила война, А. Прасолов знал цену тяжкого труда. Все происходящее на земле он видел через призму души человека, приближаясь в своем философском мироощущении к поэзии Тютчева и Боратынского. При кажущейся простоте стихи А. Прасолова несут в себе большой эмоциональный накал и изящество словесного рисунка.

Земля и зенит

1962—1965

«Итак, с рождения вошло…»

Итак, с рождения вошло — Мир в ощущении расколот: От тела матери — тепло, От рук отца — бездомный холод. Кричу, не помнящий себя, Меж двух начал, сурово слитых. Что ж, разворачивай, судьба, Новорожденной жизни свиток! И прежде всех земных забот Ты выставь письмена косые Своей рукой корявой — год И имя родины — Россия. 1963

«Сенокосный долгий день…»

Сенокосный долгий день, Травяное бездорожье. Здесь копён живая тень Припадает К их подножью. Все в движенье — Все быстрей Ходят косы полукругом. Голос матери моей Мне послышался над лугом. В полдень, Пышущий, как печь, Мать идет Сквозь терн колючий, А над нею — Из-за плеч — Тихо выклубилась туча. Воздух двинулся — и вдруг Луг покрыло Зыбью сизой, Только ласточки вокруг Свищут — Низом, низом, низом. Мать, В томительных лучах Перед тучей Черной, черной Вижу, Как кровоточат Руки, ссаженные терном. Мать, Невидимый поток Горней силою заверчен, — С головы Сорвет платок, А с копён моих — Овершья. Но под шумом дождевым, По колено В душном сене Я стою, как под твоим Ласковым благословеньем. 1968

«Когда созреет срок беды всесветной…»

4.00 22 июня 1941

Когда созреет срок беды всесветной, Как он трагичен, тот рубежный час, Который светит радостью последней, Слепя собой, неискушенных, нас. Он как ребенок, что дополз до края Неизмеримой бездны на пути,— Через минуту, руки простирая, Мы кинемся, но нам уж не спасти… И весь он — крик, для душ не бесполезный, И весь очерчен кровью и огнем, Чтоб перед новой гибельною бездной Мы искушенно помнили о нем.

«Тревога военного лета…»

Тревога военного лета Опять подступает к глазам — Шинельная серость рассвета, В осколочной оспе вокзал. Спешат санитары с разгрузкой. По белому красным — кресты. Носилки пугающе узки, А простыни смертно чисты. До жути короткое тело С тупыми обрубками рук Глядит из бинтов онемело На детский глазастый испуг. Кладут и кладут их рядами, Сквозных от бескровья людей. Прими этот облик страданья Мальчишеской жизнью твоей. Забудь про Светлова с Багрицким, Постигнув значенье креста, Романтику боя и риска В себе заглуши навсегда! Душа, ты так трудно боролась… И снова рвалась на вокзал, Где поезда воинский голос В далекое зарево звал. Не пряча от гневных сполохов Сведенного болью лица, Во всем открывалась эпоха Нам — детям ее — до конца. Те дни, как заветы, в нас живы. И строгой не тронут души Ни правды крикливой надрывы, Ни пыл барабанящей лжи.

Рубиновый перстень

В черном зеве печном Красногривые кони. Над огнем — Обожженные стужей ладони. Въелся в синюю мякоть Рубиновый перстень — То ли краденый он, То ль подарок невестин. Угловатый орел Над нагрудным карманом Держит свастику в лапах, Как участь Германии. А на выгоне Матерью простоволосой Над повешенной девушкой Вьюга голосит. Эта виселица С безответною жертвой В слове «Гитлер» Казалась мне буквою первой. А на грейдере Мелом беленные «тигры» Давят лапами Снежные русские вихри. Новогоднюю ночь Полосуют ракеты. К небу с фляжками Пьяные руки воздеты. В жаркой школе — Банкет. Господа офицеры В желтый череп скелета В учительской целят. В холодящих глазницах, В злорадном оскале, Может, будущий день свой Они увидали?.. Их веселье Штандарт осеняет с флагштока. Сорок третий идет Дальним гулом с востока. У печи, На поленья уставясь незряче, Трезвый немец Сурово украдкою плачет. И чтоб русский мальчишка Тех слез не заметил, За дровами опять Выгоняет на ветер. Непонятно мальчишке: Что все это значит? Немец сыт и силен — Отчего же он плачет?.. А неделю спустя В переполненном доме Спали впокат бойцы На веселой соломе. От сапог и колес Гром и скрип по округе. Из-под снега чернели Немецкие руки. Из страны непокорной, С изломистых улиц К овдовевшей Германии Страшно тянулись. И горел на одной Возле школы, На въезде, Сгустком крови бесславной Рубиновый перстень.

«Та ночь была в свечении неверном…»

Та ночь была в свечении неверном, Сирены рваный голос завывал, И мрак прижался к нам, как дух пещерный, Седьмой тревогой загнанный в подвал. Извечный спутник дикости и крови, Людским раздорам потерявший счет, При каждом взрыве вскидывал он брови И разевал мохнатый черный рот. Над нами смерть ступала тяжко, тупо. Стальная, современная, она, Клейменная известной маркой Круппа, Была живым по-древнему страшна. А мрак пещерный на дрожащих лапах Совсем не страшен. Девочка, всмотрись: Он — пустота, он — лишь бездомный запах Кирпичной пыли, нечисти и крыс. Так ты вошла сквозь кутерьму ночную, Еще не зная о своей судьбе, Чтобы впервые смутно я почуял Зачатье сил, заложенных в тебе. Смерть уходила, в небе затихая, И напряжение в душах улеглось, И ощутил я чистоту дыханья И всю стихию спутанных волос. Тебя я вывел по ступенькам стылым Из темноты подвального угла, И руки, что беда соединила, Застенчивая сила развела. Среди развалин шла ты, Как в пустыне, Так близко тайну светлую храня. С тех пор я много прожил, Но поныне В тебе все та же тайна для меня. И как в ту ночь, Сквозь прожитые годы Прошли на грани счастья и беды, Волнуя целомудренностью гордой, Твои неизгладимые следы.

«Весна — от колеи шершавой…»

Весна — от колеи шершавой До льдинки утренней — моя. Упрямо в мир выходят травы Из темного небытия. И страшно молод и доверчив, Как сердце маленькое, — лист, И стынет он по-человечьи, Побегом вынесенный ввысь. И в нас какое-то подобье: Мы прорастаем только раз, Чтоб мир застать в его недобрый Иль напоенный солнцем час. Нам выпало и то, и это, И хоть завидуем другим, Но, принимая зрелость лета, Мы жизнь за все благодарим. Мы знаем, как она боролась У самой гибельной стены, — И веком нежность и суровость В нас нераздельно сведены. И в постоянном непокое Тебе понятны неспроста И трав стремленье штыковое, И кротость детская листа.

«Ладоней темные морщины…»

Ладоней темные морщины — Как трещины земной коры. Вот руки, что меня учили Труду и жизни до поры. Когда ж ударил час разлуки, Они — по долгу матерей — Меня отдали на поруки Тревожной совести моей. Я до предела веком занят, Но есть минуты средь забот: Во всю мою большую память Вновь образ матери встает. Все та ж она, что шьет и моет, Что гнется в поле дотемна. Но словно вечностью самою Светло овеяна она. Чертами теплыми, простыми Без всяких слов, наедине О человеческой святыне Она пришла напомнить мне. Так дай, родная, в них вглядеться, Чтоб я почувствовал сильней Наивные желанья детства И зрелость совести моей.
в официальном магазине Литрес

Без серии

Стихотворения
Стихотворения
На грани тьмы и света