На самом деле, гладкой смены режима не получилось, да и диктатура вышла весьма сомнительная. Оно и понятно – берлинское правительство, как бы оно ни дуло щеки, находилось не в том положении, чтобы кому-то что-то всерьез диктовать. Почти сразу пришлось идти на компромиссы. В первую очередь, конечно, это касалось Баварии, кипящего плавильного котла всевозможных правых движений (среди которых нацисты в то время были лишь одним из, хотя и стремительно набиравшим вес). Как раз перед объявлением диктатуры в Берлине, баварские лидеры всерьез задумывались о провозглашении независимости, и даже прощупывали на этот счет позицию президента Чехословакии Бенеша (тот пообещал сохранить нейтралитет). На момент Штреземанновского «переворота» в Баварии уже действовало собственное чрезвычайное положение, объявленное из-за страха перед возможной попыткой переворота со стороны Гитлера (насколько этот страх был реален, неизвестно, но отряды СА действительно были приведены в боевую готовность). Теперь баварский кабинет министров (в полном противоречии конституции, кстати) назначил известного правого политика Густава фон Кара государственным генерал-комиссаром с, по сути, диктаторскими полномочиями. Возникло противоречие между двумя диктатурами, центральной и местной, и центральная продемонстрировала необычайную (для диктатуры) гибкость мышления – местный командующий Рейхсвера, генерал фон Лоссов, был назначен официальным комиссаром от берлинского правительства, а фон Кар официально же возглавил гражданскую администрацию. На деле баланс оставался хрупким, а отношения между берлинской и мюнхенской диктатурами – натянутыми и настороженными. Впрочем, кроме Баварии, у центрального правительства хватало и иных проблем. Ему пришлось иметь дело с попыткой путча в Кюстрине в Пруссии (заодно фон Сект воспользовался оказией, чтобы разгромить последние остатки фрайкоров – военизированную организацию правого толка, известную как «Черный Рейхсвер») и с леворадикальным выступлением в Саксонии. Капитуляция в Руре вполне предсказуемо вызвала бурю в Рейхстаге – в глазах большинства правых это было национальное предательство.

В ответ, правительство и олигархи пытались любыми способами показать, что игра того стоила, что с отказом от «битвы за Рур» и появлением (теоретически) «сильной руки» в центре, экономика получила хотя бы маленький глоток свежего воздуха. Германские автомобильные концерны даже провели в октябре очередное ежегодное шоу в Берлине, на котором представили свои новинки. Зрелище, конечно, было очень печальное – единственной компанией, которая показала хоть что-то новое, была «Ауди», другие лидеры отрасли, вроде концернов «Майбах», «Бенц» и «Мерседес» (тогда это были отдельные марки), по сути, повторили свои старые модели с косметическими изменениями, все как один критики отметили низкий уровень дизайна, плохое качество покраски и отделки, и конечно, не имеющие разумного обоснования цены. Однако для немецкой промышленности главным в тот момент было показать, что она еще кое-как, худо-бедно жива.

Тем не менее, несмотря на эти символические жесты, ни одна из реальных проблем германской экономики ни на шаг не приблизилась к решению. Падение продолжалось все более пугающими темпами. Ко 2 октября фунт стоил 1,5 миллиарда марок, через неделю – уже 5,7 миллиардов. Купюры с номиналом менее 1 миллиона практически исчезли из оборота. Рост цен далеко опережал любую индексацию и повышение заработной платы – после всех пересчетов, ее реальная покупательная способность составляла в среднем не более 20 % от довоенной. Положа руку на сердце, народу и не требовались никакие политические агитаторы – созданная политикой правительства и Рейхсбанка политическая ситуация справлялась с этой задачей лучше любого радикала-экстремиста. В этих условиях люди были готовы пойти хоть за самим чертом, если он обещал выход из катастрофической ситуации. Идеалы демократии – и без того изначально разделяемые далеко не всеми немцами – померкли в глазах большинства окончательно. Правительство понимало, что единственный способ удержать власть в этой ситуации – это продемонстрировать, что оно-то и есть та самая «сильная рука», которая сможет все исправить. Штреземанн отправил в Рейхстаг законопроект, предоставлявший правительству дополнительные чрезвычайные полномочия, а когда он расколол кабинет – отправил его в отставку и вернулся 6 октября во главе нового правительства, гораздо более правого, чем прежнее. Компромисс с право-консервативными партиями был основан на урезании социально-демократических принципов конституции, вроде того же восьмичасового рабочего дня (об отмене которого германские олигархи мечтали уже давно). В качестве решения экономических проблем Германии, новое правительство просто предлагало немцам больше, тяжелее и упорнее работать. Удивительно, но рабочие поначалу в целом приняли такую постановку вопроса относительно лояльно, поверив, что это реально сможет помочь что-то исправить. Однако этот кредит доверия теперь предстояло оправдать, а вот с этим-то дела обстояли плохо.

Едва ли не первым, что сделало новое правительство, было прекращение программы субсидирования рабочих Рура. Республика, однако, обязалась платить пособия по безработице тем из рурцев, кто не сможет сразу найти себе работу – на первых порах, в двойном размере относительно остальной Германии, а после 1 ноября – в обычном размере (что на практике означало – вдвое ниже прожиточного минимума).

Однако даже начало работы промышленности и угольных шахт Рура, как выяснилось, само по себе мало что значило, без нормализации финансовой сферы. Начало работы означало, среди прочего, начало поставок угля во Францию в рамках Версальского договора. Оплачивать их все равно должно было германское правительство. И взяться эти деньги могли лишь из одного источника. Безудержная денежная эмиссия продолжалась. К 10 октября фунт официально стоил 7 млрд марок, на черном рынке же – все 18 млрд. К 15 октября уже официальный курс достиг 18,5 млрд, на черном рынке фунт можно было купить за 40 млрд.

Правительство в очередной раз вернулось к попыткам запустить в оборот некую «альтернативную» денежную единицу – на этот раз в этом качестве предлагалась «рентная марка», по каковому случаю было объявлено о создании на основе уже известного нам Земельного банка нового Рентного банка (он должен был начать функционировать через месяц). Надо сказать, что базовая идея была разумной – разгрузить Рейхсбанк, избавив его от необходимости финансировать госрасходы и затыкать дыры в бюджете. Теоретически, введение в оборот новой денежной единицы с хорошим обеспечением могло позволить вернуться к тем принципам, на которых была построена довоенная финансовая система. Однако ключевой момент здесь был именно в обеспечении. Золота в резервах осталось настолько мало, что возникали реальные сомнения, хватит ли его для полноценного обеспечения новой валюты. Рассматривались всевозможные альтернативы, но по состоянию на середину октября рентная марка в глазах значительной части общества выглядела очередной фикцией.

Фикцией во многом оказывалась и пресловутая «жесткая рука» берлинской диктатуры, на которую возлагалось столько надежд. В Баварии отлично сработавшийся тандем комиссаров фон Кара и фон Лоссова успешно игнорировал указания, поступавшие от центрального правительства, и снова играл с идеей баварской независимости и восстановления монархии Виттельсбахов. В Бремене местный Сенат вообще выпустил свои собственные банкноты, достоинством в четверть, половину и один доллар. Они имели золотое обеспечение и могли быть в любой момент обменены на марки Рейхсбанка по официальному курсу Нью-Йоркской биржи. В Аахене 21 октября под защитой и покровительством Бельгии была провозглашена независимая «Рейнская республика». Возмущенной ноты от Великобритании хватило, чтобы Бельгия тихо свернула этот проект, но вслед за этим с помощью уже французских войск сепаратистские городские администрации были установлены в Бонне, Трире, Висбадене и Майнце. Категорический отказ германских чиновников сотрудничать с этой «новой властью» быстро привел ее в тупик, но подогреваемое извне брожение продолжалось. В Дюссельдорфе на улицах происходили вооруженные столкновения, убивали полицейских. Одновременно в Гамбурге вспыхнул коммунистический мятеж, подавить который удалось лишь силами флота. Высадившаяся с кораблей морская пехота арестовала около 800 участников беспорядков.

21 октября курс марки достиг 80 млрд за 1 фунт стерлингов (причем с 24 млрд до 80 млрд он упал за три дня). В Берлине не было хлеба. 26 октября здание Рейхсбанка было осаждено толпой, требовавшей денег. Деньги им выдали – в купюрах по миллиарду марок. Люди увозили эти купюры тачками. 1 ноября в оборот поступили первые купюры по триллиону (как у нас сейчас принято называть этот порядок цифр; в Германии тогда их называли биллионами), 5 и 10 триллионов марок. Цены в общем и целом шли в ногу с курсом, заработная плата, как всегда, сильно отставала – в реальном выражении за октябрь она обесценилась в 10-15 раз. Обычный бизнес стал попросту невозможен. Предприятия вставали, лавки и магазины удавалось держать открытыми только под страхом уголовной ответственности их владельцев. Безработица достигла 18,7 %, причем еще 40 % работников находились на сокращенном рабочем дне (иногда по 4-5 рабочих часов в неделю). В этих условиях было понятно, что массовые волнения неизбежны – вопрос был только в том, кто первый доберется до правительства, разъяренные левые или разочарованные в нем правые.

30 октября курс марки достиг 310 млрд. В Саксонии была провозглашена коммунистическая диктатура, в Тюрингии, по сути, началось вооруженное восстание. В Баварии происходила мобилизация и концентрация нацистских штурмовых отрядов. В Саксонию были введены войска, коммунистические министры были арестованы, но это вызвало бурное возмущение депутатов-социалистов в Рейхстаге и раскол кабинета. 5 ноября войска выдвинулись из Саксонии в Тюрингию. На следующий день в Берлине начали громить продуктовые магазины (в том числе под антисемитскими лозунгами). Нищета и отчаяние к этому времени достигли ужасающего размаха. Есть свидетельства о женщинах, продававших себя на улице за кусок мыла.