Дни плаванья слились друг с другом, слиплись в один тяжелый грязный ком. Я помнил только грязный трюм, еще двух бедолаг, вроде меня, железную койку без подушки и белья, холодную тушенку из жестяной банки, отдающую чем-то тухлым воду, которую мы пили из чайника прямо через носик.

Наверху, судя по всему, ходили волны. Баллов пять по ощущениям. Мои спутники лежали пластом и уже не пытались донести все, что просилось наружу, до гальюна. Чтобы не видеть их, чтобы не думать, я старался спать побольше. А во сне ко мне снова и снова приходила Медея.

– Не уходи, Ясон.
– Ее пальцы крепко сжимают мою рубашку, и я поглаживаю их, не в силах оторваться от нее.
– Это плохо кончится. Я боюсь.

Самая красивая девушка Ламоса, а, может, и всего Херсонеса боится за меня. Есть с чего надуваться от гордости.

– Не бойся, мое сердечко. Я управлюсь за пару часов. А потом вернусь и принесу тебе золотую цепочку.
– Я бережно вытягиваю у нее из-под блузки осколок сердолика на кожаном ремешке. У меня на груди греется точно такой же.
– Ничего со мной не случится, ведь нас благословила богиня. Помнишь?

Она стискивает в кулачке свой сердолик и прижимает к губам:

– Мне не нужна цепочка, Ясон. И деньги не нужны. Мне нужен ты, живой и здоровый.

Я, наконец, освобождаюсь из плена ее рук и быстро целую в нос, а потом, не удержавшись, в губы:

– Ничего не бойся, Медея. Я вернусь. Просто оставь лампу на подоконнике. Это будет мой маяк.

В ответ она только качает головой:

– Ты не придешь, я знаю. Я знаю.

Это были последние слова, что мы сказали друг другу.

*

В Гамбурге наш сухогруз пришвартовался у одного из самых дальних причалов, и это только облегчило мою задачу. Ночью, дождавшись, когда над головой смолкнет скрип лебедок и крики грузчиков, я выбрался наверх и несколько минут стоял у края палубы, вдыхая полной грудью пропитанный запахами дизельного топлива и гниющих водорослей воздух.

Убедившись, что на причале никого нет, быстро спустился вниз по швартовочному канату и с удовольствием проверил на прочность землю под ногами. Не качается.

Паспорт и деньги лежали в кармане куртки, вещей у меня не было, а ждать, когда за мной заявятся Монины знакомцы, я не собирался. Одалживаться у таких людей себе дороже, так что я повернулся лицом к югу и вытянул вперед кулак с оттопыренным средним пальцем. Адью, Каплун. Не худей, не кашляй и больше мне на дороге не попадайся.

Через два дня я поднялся на борт малайского судна, нанятый матросом, а через два месяца сошел на набережную Джакарты уже вторым мотористом.

*

МЕДЕЯ

– Ты куда собралась?

Я замерла, прижимая к груди глиняный кувшин с вином. Мама мягко отняла мою ношу и заглянула внутрь:

– Это что за пьянство по ночам? С кем?

– Мама, отдай.
– От ощущения собственного бессилия у меня выступили слезы на глазах. Вот такая я нелепая, даже вино стянуть не умею.
– Это для богини. Мне очень надо.

– Для богини?
– Мама от неожиданности плюхнулась на скамейку.
– Что случилось? О чем ты хочешь ее просить?

Смотреть в глаза мамочки, вдруг ставшие такими больными и испуганными, было и стыдно и страшно. Я опустила голову, собираясь с духом, но она, кажется, догадалась сама:

– Какую богиню ты будешь просить?
– Тихо спросила она.

– Афродиту Понтийскую, - я зажмурилась, ожидая ее реакции. Несколько секунд длилось молчание, а затем меня притянули к мягкой теплой груди.
– Девочка моя, что же ты наделала, глупенькая?

Я только сильнее уткнулась в теплую материнскую плоть, в мою защиту, в мое убежище:

– Я отдала богине мою первую кровь.

Глубокий вздох и снова молчание. А затем вопрос:

– Кто он?

Я набрала полную грудь воздуха и словно шагнула вниз со скалы Желаний. Только когда я это сделала в первый раз, за руку меня держал он, мой Ясон.

– Ясон Нафтис.

А вот теперь меня точно убьют.

Наверное, я плохо знала мою маму. Она обняла меня крепче и покачала на груди, как малое дитя: