— Да, и вот еще, Давид, я тут поискал в книгах и что, ты думаешь, я выяснил?

Линдрот таинственно замолчал и вздохнул.

— Что же вы выяснили?

— Представляешь, этот Карл Андреас Ульстадиус был по профессии художник. Он занимался живописью, скульптурой, гравюрой, настенной живописью — всем понемногу. Кроме прочего, он был известен тем, что писал смоландские сумерки, поскольку здесь такое характерное белое небо… так что я думаю, теперь довольно очевидно, с чем мы имеем дело…

— То есть вы хотите сказать… Но ведь на картине другая подпись. Фамилия должна начинаться на Ц!

— Тут-то, как говорится, и собака зарыта, — важно начал Линдрот. — Этот ректор из Мариефреда, он просто ошибся. Прописную У он принял за Ц, и в этом нет ничего удивительного, учитывая, какие закорючки писали в те времена.

— Потрясающе! Пастор, это просто великолепно!

— Да, теперь вам будет о чем подумать, а?

— Да, это точно!

Юнас и Анника слышали весь разговор, стоя у Давида за спиной. В самом начале разговора Давид подозвал их, чтобы они встали поближе. У Линдрота был звучный голос, который был слышен издалека.

— Так значит, несчастный художник, который похоронил статую, — это Карл Андреас, — сказала Анника, когда Давид повесил трубку.

— А потом ее выкопал! — добавил Давид. — Но пока мы еще не знаем, где она лежала. Зато становится понятно…

Тут снова зазвонил телефон. Наверное, Линдрот забыл сказать что-то важное, подумал Давид и, улыбнувшись, поднял трубку.

Но это был не Линдрот. Звонила Юлия.

— Добрый вечер, Давид.

— Добрый вечер.

— Ну что, много ли на селандриане цветов?

— Да, он цветет вовсю.

— Хорошенько ухаживай за ним, Давид. Ну как, ты подумал? Какой сегодня будет ход?

— Насколько я понимаю, у меня нет выбора.

— Что ж, тогда ходи!

— Мой слон должен съесть вашу королеву.

В трубке на секунду воцарилась тишина. Давид взял с шахматной доски, стоявшей у телефона, слона. Потом снял королеву, и поставил слона на ее клетку.

— Так… значит, теперь слон стоит на месте королевы, — медленно и отчетливо проговорила Юлия, выделяя каждое слово.

— Да, верно.

— Слон на месте дамы, — повторила Юлия голосом, который вдруг как будто отдалился. — Хорошо, большое спасибо, Давид. Это была очень интересная партия.

— Но ведь она еще не кончилась?

— Нет, партия закончилась, Давид.

— Не понимаю… Вы прерываете игру. Вы слишком рано сдаетесь!

— Вовсе нет… Продолжить значило бы только внести путаницу. Спасибо тебе, Давид, спасибо! Это была очень поучительная игра.

Трубку на том конце повесили. Давида охватило странное чувство — смесь грусти и смятения.

— Алло! Алло! — закричал он в трубку. Но было поздно.

Давид повесил трубку. Юнас и Анника удивленно смотрели на него.

— Что случилось? Что это с тобой?

— Она прервала партию посередине игры. Смотрите!

Он указал на доску и объяснил расстановку фигур.

— Неужели она действительно такая умная, что может сразу понять, что игра окончена?

— Она наверняка позвонит еще, — успокоила его Анника.

— Нет, не похоже. В прошлый раз она «съела» мою королеву и поставила мне шах. Пришлось сделать размен! Ну я и съел слоном ее королеву!

Давид раздраженно продемонстрировал ходы, резко подняв фигуры и снова поставив их на место.

Юнас с интересом наблюдал за ним. Он ничего не понимал в шахматах.

— Вот этот епископ и есть слон? — спросил он. Давид уставился на него.

— Что ты сказал?

— Я говорю: этот епископ… Почему ты называешь его слоном?

Анника взяла фигуру и посмотрела на нее.

— И правда! Это же маленький епископ! — воскликнула она. — Посмотрите на шапочку. Это же колпак епископа!

Давид растерянно уставился на них.

— Действительно, — сказал он, — действительно… Я об этом не подумал, но должно быть, так и есть…

Он смотрел на Юнаса и Аннику, но не видел их и говорил скорее сам с собой, нежели с ними. Конечно, по-английски слон в шахматах называется епископом, как же он забыл? Но лучше поздно, чем никогда, подумал он, и, неожиданно очнувшись, оживленно заговорил:

— Помните голос на кассете Юнаса? Голос в церкви! Когда мы там были перед вскрытием склепа! Голос Эмилии…

— Да! Точно! Мне послышалось, она сказала «письма», а тебе — «епископ», — сказала Анника, побледнев.