Он относился ко мне лучше всех. Он сочувствовал мне. Сколько бы я ни объяснял ему, чем я занимался в университете и что изучал на филологическом факультете, он всё равно не мог понять, как можно заниматься таким скучным, сложным и совершенно не имеющим никакого отношения к понятной ему жизни делом. Он слушал меня сочувственно. Он видел, что мне нравилось то, о чём я говорил, и от этого он жалел меня ещё сильнее.

Самым удивительным и редким в моём старшине Лёше Милёве было то, что служба на корабле была для него лёгкой и даже приятной, но он догадывался, что кому-то она может быть тяжёлой и суровой. (Мне, в частности.) Я редко встречал такое качество в людях. Он не вдавался в подробности моих переживаний. Он просто помогал и сочувствовал мне. Не заботился. Сочувствовал и помогал.

Вот он-то и уговорил меня наколоть якорь на руку. Если бы кто другой пытался уговорить, никакого якоря у меня на руке не появилось бы. Но Лёша уговорил. У него самого на левом запястье был здоровенный якорь. Руки у него были вдвое больше и много сильнее моих, и якорь соответственно.

– Ты должен наколоть себе якорь, – каждый день грустно, но настойчиво повторял Лёша, глядя то на мою девственную левую руку, то мне в глаза. – Каждый моряк должен иметь якорь на левой руке. На левой, потому что от сердца.

– Лёша, – так же настойчиво и нудно отвечал ему я, – не буду я его колоть. Мама огорчится. Понимаешь?

– Мама будет рада, когда ты вернёшься, – продолжал Лёша, – а без якоря ты можешь не вернуться.

– Это почему?

– А потому! Море любит, чтобы его уважали. Оно любит, чтобы его не боялись, а уважали. Якорь – это принято, понимаешь? Так принято у моряков! Это уважение к морю. Это хороший знак. Если есть якорь, значит, моряк вернётся к берегу родному. А если якоря нет, т о т ы не моряк. А если т ы не моряк, зачем и к уда тебе возвращаться? Сколько лет все моряки колют якоря. Это же не просто так тебе. Так принято.

– Ну какой я моряк, Лёша? – монотонно отвечал я. – Вот ты моряк. Ты вернёшься с якорем на свой судоремонтный завод и будешь там с якорем отлично. А я вернусь в университет и буду там никак!

– Как это ты не моряк, – искренне обижался за море и моряков Лёша. – Ты морскую форму носишь, ты на корабле с нами в одном кубрике… Ты гордиться этим должен…

И так каждый день Лёша находил новые или приводил старые свои аргументы, а я отнекивался. Это длилось долго. Но пришла очередная весна, и Лёша должен был вернуться домой, а мне предстояло служить ещё год.

– Ты должен наколоть якорь, – за несколько дней до окончания службы грустно сказал Лёша, – на левой руке. Потому что левая рука от сердца.

– Лёша, – ответил я, – не буду я колоть якорь. Мама будет плакать, а отец ругаться.

– Ну и что, – в сердцах сказал он, – якорь-то нужен тебе. Тебе жить, не им!

– Не говори глупости…

Мы в очередной раз обсудили тему якоря и переключились на что-то другое.

В последний свой вечер на корабле Лёша очень волновался. Он накрыл прощальный стол, угостил всех хорошим чаем, конфетами и печеньем. Раздал своё имущество. Мне он завещал свою подушку, которая была лучше моей. Ещё мне достался его нож, изготовленный им же из нержавеющей стали. Лёша волновался, боялся забыть отдать какие-то, по его мнению, важные распоряжения. Он заметно беспокоился о судьбе корабля и всех членов экипажа.

– Ты должен наколоть якорь, – почти отчаянно сказал он. – Это очень важно.

– Ага, – спокойно ответил я, – на левую руку, потому что от сердца. Успокойся, Лёша! Езжай домой…

– Да я не понимаю, как ты будешь с девушками знакомиться без якоря на руке! – почти закричал он, разведя руки в стороны, беспомощно и отчаянно.

– То есть? – искренне удивился я.

Я искренне удивился не только его словам, но его интонации и настоящей заботе, которая звучала в его последнем и самом весомом доводе.

– Что, то есть? – передразнил меня Лёша. – Ты без якоря не только не моряк, но и вообще непонятно кто!..

– Ты объясни, что ты имел в виду, – перебил его я.

– Чего тут объяснять?! – без всякой надежды на успех и привыкнув к моему упрямству, сказал он. – Якорь на левой руке, которая от сердца, нужен моряку в первую голову, чтобы с девушками знакомиться.

– …..?

– Ну чего глазами хлопаешь? Вот я прихожу на танцы, посмотрю по сторонам, оценю обстановку, пригляжусь. Потом выберу девушку, подхожу к ней и говорю: «Разрешите здесь бросить якорь?» И беру её за руку или кладу ей руку на плечо. Но только левую руку, понимаешь? Левую! Потому что она от сердца! – сказал он быстро, горячо и положил мне руку на моё правое плечо. Положил и сразу убрал.

– Леха! Ну, ты герой! – только и сказал я, помолчал немного и выдохнул: – Коли!

Я сказал это и протянул вперёд свою левую руку.

Тут же нашлись и игла, и чернила, и человек, который умел колоть.

Игла не укалывала, она, скорее, обжигала. Минут через пять после первого укола у меня на руке был чёткий, чёрный, слегка кровоточащий якорёк. Вскоре он заживёт и посинеет.

Лёша покинул корабль рано утром. Я его больше никогда не видел и ничего о нём не слыхивал.

Мама действительно была очень огорчена, когда увидела этот якорь у меня на руке. Отец усмехнулся и досадно выругался по поводу наколки. Я никогда не воспользовался моим якорем для знакомства с девушками. Хотел воспользоваться, но не чувствовал в себе достаточно на это прав. Не чувствовал себя моряком вполне, вот и не решался. Знакомился иначе, менее красиво и романтично.