Еще Вадик был, он на вышке работает, которая минералку качает. Взялась было его воспитывать – нудный он больно и правильный, – но надоело. Тут Витька уехал, а Аркадия на трассе замели менты за какие-то дела, и снова хоть вой по-волчьи, хоть учебники читай. А до конца путевки еще десять дней!

Ну, терплю. А на следующий день приехал покойный... то есть тогда еще не покойный, а только слегка психованный Борис Семенович с Колей и Рустамом. И хорошо они сделали, что приехали, иначе бы у меня точно крыша набок съехала. Шифером шурша.

Скучают ребята. При такой работе как не заскучать. Ну, я за них взялась, да так, что мамочка моя долго ничего не понимала и искала меня по всему санаторию. Иногда находила даже – это я специально, чтобы она думала, что у меня не в «Островке», а там где-то... Сначала я взялась за Колю, а Рустама приберегла на закуску. Коля не ревнивый, сразу понял, что я на любовь до гроба не набиваюсь, на фиг она мне нужна. Даже ссориться с ним не пришлось, когда он мне немного поднадоел. Ухмыльнулся он только: «Давай-давай, – говорит, – развлекайся», – а я ему чуть по роже не заехала. Знаю я эти ухмылочки и терпеть их не могу.

Тот раз, когда Борис Семенович убился со страху, у меня с Рустамчиком не первый, а второй был. Отпад полный. Где-то за дверью мамочка ходит, в холле Матвеича коньяком отпаивают, у нас во втором номере сами понимаете, что делается, а Коля, он все равно в коридоре торчал, согласился на стреме постоять и в дверь стукнуть, когда можно будет выйти, ни на кого не напоровшись. Мне лишние разборки с мамочкой ни к чему.

Да только все не так пошло, а как – о том, остальные, наверное, уже написали. В общем, здрассьте-приехали, торчим на острове и на берег попасть не можем, а в холле покойник сидит, челюсть уронив. Мамочка мне у нас в номере такой концерт закатила – уши завяли. Доигралась, вопит. А до чего доигралась-то? При чем тут вообще я?

Хорошо уже то, что она вступилась за меня перед Феликсом, когда он приперся к нам с Виталием и чаем. Глупо соврала, неумело, но и за это ей спасибо. Мне даже жаль ее стало, честное слово.

Зато в конце концов всем все стало ясно, а когда всем все ясно, то и жить как-то проще, верно я говорю?

На Рустама я, конечно, разозлилась ужасно. Ограбил покойника и удрал, а я крайняя. Мамочка тоже гундосит: мол, следователь первым делом за тебя возьмется... Как будто я пыльным мешком трахнутая и сама этого не понимаю.

Ночь прошла, и я даже выспалась, только холодно под утро стало. Утро – хмурое какое-то, туман за окном, другого берега реки не видно. Села подмазаться перед зеркалом – пальцы зазябли. Хорошо еще, что горячая вода из крана пока течет. Молчим. Мамочка на меня дуется. Менты за ночь так и не появились. Тут, понятное дело, Феликс собрание объявил и давай распоряжаться. Собрал у всех продукты, у кого что было, и нас с Леней-Пельменем дежурными назначил – чай кипятить и бутерброды со шпротами делать. Я было поартачилась для порядка, так он меня заткнул. Он умеет.

Аппетита что-то не было ни у кого, разве что у мелкого Викентия. Я думаю, не зря Феликс начал с того, что собрал народ как раз над покойником. Зрелище то еще. Если надо экономить продукты, то лучшего метода и не придумаешь.

Стоп, соображаю себе. Ага. Нас осталось десять человек. Хлеба выдано – одна черная буханка. Шпрот – три банки. По два кусочка сахара на рыло. Чай – без лимита, но жиденький. Если посмотреть, сколько еды осталось в загашнике, то выходит, что не только хватит до вечера, но и на завтра останется. Та-ак, думаю. Ну ни фига же себе! Сволочь Феликс. Не ждет он сегодня ментов и спасателей не ждет, а почем зря резину тянет, чтобы остальные ждали и не расслаблялись. И вчера он нас с мамочкой просто на понт взял. Умный, гад. А Мухин-Колорадский, которого мне мамочка в мужья пристраивала, у него в подпевалах. Мужики, они, как собаки, за вожаком бегают.

Уф-ф! Ну, хватит. Пусть дальше другие пишут, а у меня пальцы устали. Если потом будет настроение, попишу еще, а пока – чао, бамбино!

ПРИПИСКА ВИТАЛИЯ МУХИНА: Несмотря на настоятельные просьбы милейшей Надежды Николаевны, я сдержу слово, данное мною Инночке, касательно приватности ее записей. Сам я их не читал и другим читать не дам.

ПРИПИСКА ИННОЧКИ: Писака трындит, как всегда. Читал втихаря. Я сама видела.

Если у вас больное сердце, вы сразу поймете, каково это – увидеть мертвым человека, который только что был живым, думающим, чувствующим. И вы поймете, как жестоко поступил Феликс, прилюдно подозревая Викентия, Милену Федуловну, да и меня саму, кажется. Однако вскоре все само собой разъяснилось, и тогда я поняла, чего он добивался, поняла даже раньше, чем он сам об этом сказал. Легкая обида на него – вот что осталось, но и признательность тоже. И если честно, то признательность в первую очередь, а обида во вторую.