Стихотворения
вернуться

Прасолов Алексей Тимофеевич
Шрифт:

«Ветер выел следы твои…»

Ветер выел следы твои на обожженном песке. Я слезы не нашел, чтобы горечь крутую разбавить. Ты оставил наследство мне — Отчество, пряник, зажатый в руке, И еще — неизбывную едкую намять. Так мы помним лишь мертвых. Кто в сумрачной чьей-то судьбе Был виновен до гроба. И знал ты, отец мой, Что не даст никакого прощенья тебе Твоей доброй рукою Нечаянно смятое детство. Помогли тебе те, кого в ночь клевета родила И подсунула людям, как искренний дар свой. Я один вырастал и в мечтах, Не сгоревших дотла, Создал детское солнечное государство. В нем была Справедливость — Бессменный взыскательный вождь, Незакатное счастье светило все дни нам, И за каждую, даже случайную ложь Там виновных поили касторкою или хинином. Рано сердцем созревши, Я рвался из собственных лет. Жизнь вскормила меня, свои тайные истины выдав, И когда окровавились пажити, Росчерки резких ракет Зачеркнули сыновнюю выношенную обиду. Пролетели года. Обелиск. Траур лег на лицо… Словно стук телеграфный Я слышу, тюльпаны кровавые стиснув: «Может быть, он не мог Называться достойным отцом, Но зато он был любящим сыном Отчизны…» Память! Будто с холста, где портрет незабвенный, Любя, Стерли едкую пыль незабвенные руки. Это было, отец, потерял я когда-то тебя, А теперь вот нашел — и не будет разлуки… 1962

Рубиновый перстень

В черном зеве печном Красногривые кони. Над огнем — Обожженные стужей ладони. Въелся в синюю мякоть Рубиновый перстень — То ли краденый он, То ль подарок невестин. Угловатый орел Над нагрудным карманом Держит свастику в лапах, Как участь Германии. А на выгоне Матерью простоволосой Над повешенной девушкой Вьюга голосит. Эта виселица С безответною жертвой В слове «Гитлер» Казалась мне буквою первой. А на грейдере Мелом беленные «тигры» Давят лапами Снежные русские вихри. Новогоднюю ночь Полосуют ракеты. К небу с фляжками Пьяные руки воздеты. В жаркой школе — Банкет. Господа офицеры В желтый череп скелета В учительской целят. В холодящих глазницах, В злорадном оскале, Может, будущий день свой Они увидали?.. Их веселье Штандарт осеняет с флагштока. Сорок третий идет Дальним гулом с востока. У печи, На поленья уставясь незряче, Трезвый немец Сурово украдкою плачет. И чтоб русский мальчишка Тех слез не заметил, За дровами опять Выгоняет на ветер. Непонятно мальчишке: Что все это значит? Немец сыт и силен — Отчего же он плачет?.. А неделю спустя В переполненном доме Спали впокат бойцы На веселой соломе. От сапог и колес Гром и скрип по округе. Из-под снега чернели Немецкие руки. Из страны непокорной, С изломистых улиц К овдовевшей Германии Страшно тянулись. И горел на одной Возле школы, На въезде, Сгустком крови бесславной Рубиновый перстень. 1963

«Далекий день. Нам по шестнадцать лет…»

Далекий день. Нам по шестнадцать лет. Я мокрую сирень ломаю с хрустом: На парте ты должна найти букет И в нем — стихи. Без имени, но с чувством. В заглохшем парке чуткая листва Наивно лепетала язычками Земные, торопливые слова, Обидно не разгаданные нами. Я понимал затронутых ветвей Упругое упрямство молодое, Когда они в невинности своей Отшатывались от моих ладоней. Но май кусты порывисто примял, И солнце вдруг лукаво осветило Лицо в рекламном зареве румян И чей-то дюжий выбритый затылок. Я видел первый раз перед собой Вот эту, неподвластную эпохам, Прикрытую сиреневой листвой Зверино торжествующую похоть. Ты шла вдали. Кивали тополя. И в резких тенях, вычерченных ими, Казалась слишком грязною земля Под туфельками белыми твоими… Но на земле предельной чистотой Ты искупала пошлость человечью, — И я с тугой охапкою цветов Отчаянно шагнул тебе навстречу. 1963

«Дым березам по пояс…»

Дым березам по пояс. Торопись, не просрочь. Зарывается поезд В нелюдимую ночь. Мы так мало знакомы. Только это не в счет. Твою голову дрема Клонит мне на плечо. Но и в близости строгой Наших рук, наших плеч Я ревниво в дороге Буду сон твой беречь. Может, жизнью моею, Той, что в горьком долгу, Я иное навею, Я иное зажгу. Время ветром коснулось Твоих щек в эту ночь. О попутчица-юность, Торопись, не просрочь! 1963

«В себе ненужного не трогай…»

В себе ненужного не трогай. Смотри в глаза простого дня. Он в озабоченности строгой Хранит иное для меня. Вот — голубой трамвай прозвякал Звонком по-детски вдалеке. И кисть малярная — как факел — У встречной девушки в руке. Ее цветной и грубый фартук Среди морозной белизны Я принимаю словно карту Открытой заново страны. Пусть счастье вызреет не скоро, Но, пролагая верный след, Несу любовь я, для которой Уже обыденного — нет. 1963

«Зима крепит свою державу…»

Зима крепит свою державу. В сугробах трав стеклянный сон. По веткам белым и шершавым Передается ломкий звон. Синеет след мой не бесцельный. О сказки леса, лег он к вам! И гул певучести метельной С вершин доходит по стволам. Я у стволов, как у подножья Величья легкого, стою. И сердце родственною дрожью Певучесть выдало свою. В объятьях сосен я исколот. Я каждой лапу бы пожал. И красоты кристальный холод По жилам гонит алый жар. 1963

«Та ночь была в свечении неверном…»

Та ночь была в свечении неверном, Сирены рваный голос завывал, И мрак прижался к нам, как дух пещерный, Седьмой тревогой загнанный в подвал. Извечный спутник дикости и крови, Людским раздорам потерявший счет, При каждом взрыве вскидывал он брови И разевал мохнатый черный рот. Над нами смерть ступала тяжко, тупо, Стальная, современная, она, Клейменная известной маркой Крупна, Была живым по-древнему страшна. А мрак пещерный на дрожащих лапах Совсем не страшен. Девочка, всмотрись: Он — пустота, он — лишь бездомный запах Кирпичной пыли, нечисти и крыс… Так ты вошла сквозь кутерьму ночную, Еще не зная о своей судьбе, Чтобы впервые смутно я почуял Зачатье сил, заложенных в тебе. Смерть уходила, в небе затихая, И напряженье в душах улеглось, И ощутил я чистоту дыханья И всю стихию спутанных волос. Тебя я вывел по ступенькам стылым Из темноты подвального угла, И руки, что беда соединила, Застенчивая сила развела. Среди развалин шла ты, Как в пустыне, Так близко тайну светлую храня. С тех пор я много прожил, Но поныне В тебе все та же тайна для меня. И как в ту ночь, Сквозь прожитые годы Прошли на грани счастья и беды, Волнуя целомудренностью гордой, Твои неизгладимые следы. 1963

«Развесистыми струями фонтана…»

Развесистыми струями фонтана Обрызганная ластилась листва, А встреча зноем за душу хватала, И в хриплом горле плавились слова. И голос твой был до предела сдержан, Но шел он из тревожной глубины, Пронизывал судьбу мою, как стержень, Несущий нетерпение весны. Он весь во мне — до горечи понятный, Так где ж была ты, мой тревожный друг? Горят на мне язвительные пятна — Прикосновенья душных чуждых рук. Я разорвал сплетенье хищных веток — Мы рядом в человеческом лесу. Как друг, на грудь кидается мне ветер, Ладонями проводит по лицу. Новорожденных листьев дрожь немая, Как тоненькие выстрелы — трава… Есть мука обновленья. Принимаю. И в хриплом горле плавятся слова. 1963