– Моргана? – кричит он с беспокойством в голосе. Кухня вся в дыму от печки, огонь в которой давно погас под потоками воды из чугунка.

– Какого черта?

Кай поспешно хватает ухват и осторожно снимает чугунок с крючка, поставив его на плитку. Корги, следующие за хозяином по пятам, устремляются наружу, не в силах дышать дымом. С чугунка срывается крышка, и кипящее варево опрокидывается на угли, превратившись в бесформенную горелую кашу. Внутри чугунка виднеются остатки того, что когда-то было морковью, пастернаком, картофелем и луком-пореем, хотя Кай с трудом может что-то увидеть в этой мешанине.

– Моргана! – кричит он. На сей раз его голос громче скорее от гнева, а не от беспокойства. Оглядев кухню, Кай понимает: его супруга, куда бы она сейчас ни запропастилась, не только обед без присмотра оставила, но даже не соизволила убрать со стола после завтрака. Хлеб, молоко и чашки с чаем покрылись слоем копоти от едкого дыма.

– Моргана! – орет Кай. Он мчится вверх по лестнице, со всей силы распахивает дверь в комнату жены. То, что там ее нет, его не слишком удивляет, потому что Кай довольно скоро понимает, что Моргана – не домосед. Он собирается уже отправиться на поиски, как вдруг видит сундук с ее книгами. Крышка снята, и, хотя девушка еще не успела достать книги, кажется, она что-то здесь искала. Каю становится любопытно, и он подходит к сундуку, чтобы взглянуть поближе. Первая книга, которую он видит, – это «Путь паломника» на английском языке. Несколько страниц в ней с загнутыми уголками, что свидетельствует скорее о любви хозяина к этой книге, а не о его небрежном к ней отношении. Никакой плесени или изъеденных короедом обложек. Кай открывает книгу и видит написанное замысловатым почерком имя: Сайлас Морган Притчард. Далее следует дата: 1821 год. В следующей книге Кай видит то же самое. И в еще одной. Судя по всему, все эти вещи когда-то принадлежали отцу Морганы, в честь которого, представляется Каю, она и получила свое имя. Получается, и любовь к чтению привил ей именно отец. Этот загадочный человек, о котором Мэйр не сказала ничего, кроме того, что дочь его боготворила и что однажды, когда она была совсем маленькой, он просто исчез. Кай вдруг понимает – и мысль эта теперь ему столь очевидна, что он поражен своей несообразительностью: Моргана перестала говорить, когда была маленьким ребенком, и тот момент, когда ее голос умолк, совпал с моментом, когда ее отец навсегда исчез из ее жизни.

Кай садится на корточки и пытается представить, как ей должно было быть больно. Он вспоминает свое горе после смерти Кэтрин. Единственное, чего ему тогда хотелось – это последовать за ней. Собственно, разве молчание, которое Моргана выбрала из всего того, что могла, будучи ребенком, не было своего рода стремлением последовать за отцом?

Дверца шкафа открыта, и внутри видно несколько платьев. Поднявшись, Кай наклоняется, чтобы расссмотреть их поближе. Он видит платье из темно-синего хлопка, явно для парадных случаев, наверное, для похода в церковь. Оно удивительно простое – такой крой давно уже вышел из моды, тут и там видны заплатки. Пара комбинаций, передник, легкое пальтишко – все примерно в таком же состоянии. Каю становится жалко Моргану. Девушка оказалась в большом доме, замужем за незнакомым мужчиной, с кучей злых людей, приезжающих поглазеть на нее, а у нее нет ни одного приличного платья. Не удивительно, что она хочет поскорее скрыться от назойливых взглядов.

Кай не слышит, как Моргана подходит к дверям, а скорее чувствует ее, и внезапность появления жены пугает его настолько сильно, что он подпрыгивает. Понимая, как все это со стороны выглядит, Кай предусмотрительно отходит в сторону от шкафа. Наверняка она уже подумала, что он без спроса изучал ее нижнее белье. Из-за смущения речь Кая звучит куда резче, чем ему хотелось бы:

– Ты оставила суп без присмотра. Глупо. Я прихожу домой, а из кухни валит дым.

Моргана не выглядит мучающейся угрызениями совести, и Кай добавляет:

– Ты могла спалить весь дом!

Моргана опускает взгляд. И видит, что Кай трогал ее книги. Теперь она уже не тихо терпит оскорбления, а начинает обороняться. Она бросается к деревянной коробке, упав на колени. Хватает книги, пряча их в сундук в том порядке, в котором они там лежали, и захлопывает крышку. Вскакивает на ноги, пытаясь защитить свое единственное сокровище, сжав руки в кулаки и побагровев от злости.

Кая пугает, как болезненно Моргана реагирует.

– Я не трогал их, – говорит он. – Я вижу, эти книги принадлежали твоему отцу…

Но закончить свою мысль он не успевает. Моргана несется в его сторону, ее распущенные волосы похожи на клубок змей. Инстинктивно Кай поднимает руки, но удара не следует. Моргана просто толкает его, крепко, обеими руками, так, что Кай пятится из комнаты, еле сохраняя равновесие. В тот момент, когда он оказывается за порогом, она захлопывает за ним дверь. Все пять картин, висящих на стене, с грохотом падают на пол, и Каю кажется, будто стекла на них разбиваются еще до того, как они долетают до пола, как если бы они взорвались изнутри. Он замирает неподвижно, а его сердце бешено колотится в груди. Только тогда, когда Кай понимает, что приступ гнева прошел, он разворачивается и спускается по лестнице в кухню.

Как он посмел дотронуться до моих книг! Рыться в моих вещах, как будто они принадлежат не мне, а ему. Хотя… Вообще-то, принадлежат. Как я сама теперь ему принадлежу. И что же, мне больше нельзя иметь ничего своего? Я поднимаю крышку сундука еще раз, только чтобы успокоить себя, что он ничего не взял. Нет, все книги на месте. Кай листал «Путь паломника». Интересно, читал ли он когда-нибудь эту книгу? И интересует ли его вообще история? До сих пор я не заметила у него в доме ни одной книги. Возможно, он держит их у себя. В комнате, в которую, нет сомнений, он ждет, что я когда-нибудь переселюсь. Да и какие книги стал бы читать такой, как Кай?

Папа выбрал эти книги. Каждая из них для него что-то значила; он никогда не брал книгу просто так. У него были свои любимые. Вот эту, с тонкой красной кожаной обложкой, он перечитывал почти всегда – «Сказки тысячи и одной ночи». Как же отец любил эту книгу! И как же я любила слушать, как папа читал ее или пересказывал – он прекрасно помнил все, что в ней было написано. Обложка кажется такой теплой, словно папа только что держал ее в руках. Когда я провожу большим пальцем по названию, оно само читает мне себя, врезаясь в кожу, хотя буквы давно уже стерлись. Меня одолевает страшная тоска, как это часто бывает, когда я снова ощущаю боль папиного ухода. Когда я вспоминаю: какой-то день он еще был со мной, а на следующий нет. И как, когда папа ушел, он забрал с собой мой дар говорить.