Воистину не существует более жалкой, проклятой богами расы, чем эльдары.

— Я хочу, чтобы ее покормили, когда она проснется, — произнес я вслух.

Гира глядела на меня немигающим взглядом. Она никогда не моргала.

— Я велю рубрикаторам притащить тридцать рабов на уровень входа в святилище и оставить их там в оковах.

«Это шторм. Неистовый круговорот в могиле рождения Младшего бога».

Я бросил взгляд вверх, на пластинчатую защиту, скрывавшую из вида пустоту. Я слышал ее — вопли потерянных душ, сопровождавшие продвижение корабля к пункту назначения. А также чувствовал ее, ощущал, поскольку есть опасности, которые невозможно игнорировать. Шторм, в котором мы шли, был чем-то из мифических кошмаров. Бог, погубивший расу Нефертари, высасывал из нее жизнь, взывая к душе, которую Ему задолжали.

«Ты рискнул идти через варп, — с нажимом передала Гира. — Здесь? Сейчас? В этом шторме?»

Я посмотрел на волчицу, что, крадучись, кружила возле меня. Существо превосходило по размеру большинство настоящих волков, да и множество других деталей не совпадало. Гира могла бы целиком проглотить ребенка.

«Я едва ли стал бы открывать Гнездо, зная, что она может сбежать», — ответил я.

Больше ни разу. Чтобы прекратить прошлую бойню, понадобилось три дня.

«Почему ты здесь? Что это за тайная близость между вами?»

«Ты настолько слеп к потребностям тех немногих, кто тебе предан?»

Очевидно, так и было.

«Так просвети меня».

«Я — единственное живое существо на борту этого корабля, чья боль никогда не поддержит ее. Когда ее мучит жажда, моя близость не подпитывает ее страдание. А она — единственная из смертных, кого мне запрещено уничтожить. Когда мне хочется есть, рядом с ней я не чувствую соблазна».

Я задался вопросом, в какой мере эта фраза принадлежала волку в сердце Гиры, а в какой — демону в ее голове. Это звучало почти так, словно зверь говорил о товарище по стае.

Гира почувствовала мое любопытство и ощерилась, с резким щелчком сомкнув челюсти.

«Не смейся надо мной. Твоя кровь будет очень приятна на вкус, колдун».

«А вот этого вкуса, моя любимая волчица, тебе никогда не узнать».

Глава 7

ОРЕОЛ

Я уже привык к скрипу пера Тота по пергаменту. Это шорох стал фоном моей теперешней жизни, совсем как когда-то, давным-давно, им был непрерывный гул громадных двигателей «Тлалока».

После «Тлалока» был «Дух мщения». А после него — «Крукал'Рай», известный Империуму под именем «Планетоубийцы». Каждый из них обладал собственной песнью механизмов, и она в какой-то степени умиротворяла. Скоро мы доберемся до той части моей летописи, когда мы ступили на палубы «Духа мщения». Это приятные воспоминания. Времена единства. Времена братства.

Прошлой ночью ко мне приходили мои пленители. Они явились с вопросами, вызванными, вне всякого сомнения, теми воспоминаниями, что я уже им передал. Первое, с чего они начали, — изложение длинного перечня имен и титулов, приписываемых мне — моим деяниям и побоищам, учиненным армиями, которые маршировали под моим знаменем. Звучало несколько тожественных голосов. Суд вершили мужчина, женщина, юноша, старик. Единственное, что их объединяло, — абсолютная искренность интонаций.

Они безостановочно зачитывали сотни титулов. Сотни. Сколько прошло веков с тех пор, как в Империуме произносили вслух мое подлинное имя?

Отрезвляющая мысль.

Мои пленители перечисляли титулы, и большую часть из них я в той или иной форме уже слышал раньше. Это были проклятия, которые выкрикивали небу мои враги в руинах городов, сожженных моими воинами. Имена, которые безоружные и невинные произносили в молитвах, заговорах и благословениях, надеясь, что я никогда не возникну из тьмы, будто некое мифическое чудовище.

Некоторые из этих имен были образны до мелодраматизма и неимоверно пышны, другие же знали только в одном городе или на единственной планете. Многие — и они вызвали у меня улыбку — были присвоены за зверства, совершенные армиями моих братьев по приказу других моих братьев. Почти дюжина перечисленных расправ произошла на планетах, где я никогда не бывал. О трех опустошенных мирах мне вообще не доводилось слышать.

Последовали вопросы от людей, привыкших получать ответы. Их речь была спокойной и размеренной. Эти мужчины и женщины сотни лет вырабатывали в себе устойчивость к ереси, окружая собственные души броней пренебрежения. Они презирали меня, однако не боялись. Разумеется, в этом состояло еще одно проявление их невежества. Они не боялись меня, поскольку не знали по-настоящему, с чем имеют дело.

Они задавали свои вопросы, но я умолк, размышляя о сотнях имен, которыми они меня наделили. Было бы приятно видеть их, соотнести лица с голосами. Еще лучше было бы почувствовать их, потянуться к ним тайным зрением. Но при всей своей наивности и невежестве они не были глупцами. Они знали, как удерживать меня в плену.