«Я чую Дваждырожденных».

— В чем дело? — спросил Леор. — Во имя богов, что с тобой не так?

— Ничего, ничего.

Мне потребовалась секунда, чтобы экранировать свой разум от любых вторжений, перекрыв самому себе восприятие чужих эмоций. Это было внезапно и резко, будто я закрыл глаза или вдруг оглох посреди полной людей комнаты — но все равно лучше, чем тошнота, пробившая меня при входе в комнату, когда я ощутил разлитое здесь всеподавляющее чувство голода. Что бы тут ни было заперто, оно умирало. Меня поразило, что оно еще не мертво.

«Дваждырожденные», — вновь пришел импульс от Гиры.

Перед нами тянулась высокая и длинная стена вертикально стоящих иммерсионных коконов и стазисных саркофагов. В покрасневшей жидкости внутри каждой из капсул бились существа — гуманоиды, но не люди. Напоминавшие руки придатки бессильно цеплялись за армированное и прозрачное заговоренное стекло. Истерзанные размазанные черты, в которых смутно угадывались человеческие лица, пускали пузыри во мгле, льнули к передним частям капсул и таращились на нас. Челюсти тщетно шевелились, на стекле оставались пятна грязной пены в тех местах, где по нему скребли клыки и хлестали длинные языки.

Дваждырожденные. Гира была права. Все они были Дваждырожденными. Я чувствовал сознания людей, которыми они были прежде, и нечеловеческие мысли тварей, облекшихся в их тела. Смесь смертного и варпа, уже не первое, но еще не вполне второе. Эмоция, обретшая форму во плоти.

Иметь психический дар и находиться среди группы одержимых демонами душ означает слышать противоречащие друг другу желания и потребности бессчетного количества конфликтующих сущностей. Однако здесь я ощущал мало подобного. Демоны, воюющие внутри тел заключенных воинов, были настолько похожи, что напоминали друг друга вплоть до самой глубинной сути, совсем как зеркальные копии. Как будто им всем дали жизнь одни и те же эмоции, одинаковые страсти и влечения. Такая степень симбиоза была практически невозможна даже у тесно связанных демонов. От противоестественности происходящего у меня по коже поползли мурашки, хотя я и приблизился, очарованный самой возможностью этого.

Я подошел к первой из емкостей, пристально глядя на корчащееся внутри тело. Нечто ударилось об оградительное стекло, напрягая мандибулы. Кости его лица были зазубрены и вытянуты намного больше, чем у любого из смертных. Шепчущие отголоски звериного голода существа оглаживали границы моего разума, но на сей раз я был лучше подготовлен к сопротивлению.

На нем до сих пор был поврежденный в бою доспех, окрашенный в угольно-черные цвета юстаэринцев. В иммерсионной жидкости трепетали недоразвитые крылья, которым не хватало места, чтобы раскинуться широко. Состоящие из грязной кости и кожистых перепонок, они обладали своего рода мрачным величием. Казалось, они росли и раздувались в такт с сердцебиением существа.

— Скольких вы вытащили из обломков «Трех светил»? — спросил у меня за спиной Леор.

Валикар указал на тянущиеся вдоль стен емкости, каждая из которых была сцеплена с химическими фильтрами и системами поддержания жизнедеятельности.

— Двадцать этих. Еще несколько в двух следующих хранилищах, — сообщая об этом, он сохранял бесстрастность. — Человеческий экипаж был убит. Фальк сказал, что их поглотили, когда воспламенилось варп-ядро.

Так вот что это была за вспышка энергии, которую мы видели в сердце бури. Фальку и его воинам удалось добраться до «Восхода трех светил», но лишь для того, чтобы угодить в катастрофу при попытке бегства. Было совсем несложно представить поток Нерожденных, привлеченных маяком взрывающегося варп-ядра корабля и тысяч беззащитных человеческих душ на его борту. Был ли Саргон как-то с этим связан? Пытался ли он направить корабль сюда? В подобный час нужды Галлиум был бы для Фалька наиболее очевидной точкой выхода на связь.

— Мы держим их в оцепенении при помощи алхимии, — добавил Валикар. — Некоторые из них сгинули, в других еще проявляются признаки тех, кем они были прежде.

Мне не хотелось спрашивать о пророке Несущих Слово. Я доверял Валикару, как и Кераксии, однако не желал, чтобы кто-то из них понял, насколько глубоко простираются мои интересы. А чем меньше они знали, тем меньше могли рассказать, если бы их к этому принудили.

Мы двинулись дальше. Нескольких Сынов Хоруса выдернули из доспехов. Нескольких — нет.

«Фальк», — передал я внутрь емкостей с плотью.

«Хайон?»

Это был голос моего брата, хоть едва узнаваемый. Он исходил из капсулы у западной стены. Мы приблизились. Нефертари прошептала что-то, чего я не расслышал, поскольку отвлекся, а Леор выругался на уродливом ублюдочном наречии своего легиона.

Когда воины Легионес Астартес получают раны, выводящие их из строя, от них можно ожидать два рода реакций. Первый — это стыд. Не уныние или горе, а искренний и яростный стыд. Стыд, что остался в живых, а твои боевые братья пали. Стыд, что не сможешь снова держать строй, пока твоими ранами не займутся. Это не сентиментальное хныканье, а рана, нанесенная душе в той же степени, что и телу. Когда ты не в силах более исполнять свое единственное предназначение, то самое, ради которого тебя возвысили над смертными людьми, всегда найдется частица стыда. Сомнение вгрызается в самую твою суть.

Вторая, гораздо более заметная, реакция — это ярость. Порой она искусственная, или же содержит в себе оттенок театральности, чтобы погасить чувство стыда. Чаще это просто злость — злость на самого себя, что позволил такому произойти; злость на свою никудышную удачу; злость на врагов, коварный выпад которых проскользнул под твою защиту. Ярость может окрашиваться юмором, упрямством или же обетами возмездия, даваемыми собравшимся у твоей постели братьями. Внутренняя сила проявляется множеством разных способов, но в основе этой эмоции всегда лежит злость.