К чести Вальки надо сказать, что все это время он молча сидел у костра и смотрел в огонь. Будто ничего не видел и не слышал.

А утром все было нормально. Встали мы еще на зорьке, позавтракали и разбрелись по камышам. Но тут выяснилось, что стрелять нечего. Не было дичи в этих местах. То ли разлетелась она куда глаза глядят, напуганная охотниками, то ли ее и не было здесь никогда. Просидев до обеда, я так и не увидел ни одной утки. Да и какая может быть утка, если стоило поудобнее устроиться, как рядом слышался бас какого-нибудь детины:

— А ну, мотай отсюда подальше! Не видишь — занято!

Отойдешь в сторону, снова вопль — кому-то на уши наступил. Пройдешь вперед — тебе уже стволом в спину тычут. Иногда появлялся чирок. Загнанный, обезумевший, носился он над камышами, и на всем его пути гремела канонада. Из мощных стволов в чирка неслась мелкая дробь, картечь и даже кабаньи пули. За полетом несчастной птицы, у которой от страха и усталости остались одни перья да кости, можно было следить по грохоту. Оглушающая волна залпов прокатывалась над камышами и стихала за лесом.

Потом наступила тишина. То ли чирка наконец сбивали, то ли он, обессилевший, падал и подыхал в родной стихии. По моим подсчетам получалось, что на каждую единицу живности уходило около трех килограммов дроби, картечи, пуль, шарикоподшипников, рубленого свинца…

Когда я пришел на привал, все уже были в сборе и брезент прогибался от яств — сала, чеснока, колбасы, ломтей хлеба. Конечно, бутылочка тоже стояла. Было даже сухое вино. Для непьющих.

А потом случилось еще одно событие. Раздобревший Алик в седле своего мотоцикла обнаружил мышь. Она еще дома влезла в железный карман седла, где все пахло колбасой, и прибыла сюда. Кошмар! Как только ее не раструсило…

Что тут началось!

Общими усилиями мышь извлекли из-под седла, дали каждому посмотреть на нее, подержать на весу за тонкий хвостик, пощелкать пальцем по мягкому вздрагивающему животу.

Алик стоял счастливый и улыбающийся.

— А я уж думал, что без дичи домой поедем, — сказал он, ошалев от счастья.

— Ишь, злодейка, — проворковал Шурка. — Ишь, болезнетворное создание!

— Мышь, она чуму переносит, — серьезно сказал Валера.

— А сколько она добра народного съедает! А сколько добра съест все ее потомство! Ужас! — подхватил долинский.

— Наказать ее, скотину, — сказал я.

Мышь, зажмурившись и поджав хищные свои лапы размером со спичечную головку, молча слушала, что о ней думает человечество. А человечество решало, какой казнью ее жизни лишить.

— Ежели злодейку утопить, то никакой радости нам это не доставит. Потому — последних мук ее мы не увидим. Расстрелять ее, сволочь, надо. Это мое твердое убеждение, — сказал Валера и с вызовом посмотрел на всех.

— Расстрелять без суда и следствия — негуманно. — Алик, как законный владелец мыши, решил поступить с ней законно. — Выпить ей надо дать. Чтоб хоть перед смертью вкусила радость жизни.

Валька в обсуждении не участвовал. После вчерашнего срама он все больше сидел у костра и подбрасывал сучья. А Люси ему эти сучья подносила. Сейчас она стояла в сторонке и молча разглядывала нас. Без выражения. Просто смотрела, и все.

— Презираешь? — спросил я. — Выводы нехорошие делаешь?

— Желаю приятной охоты. — Люси повернулась и пошла к завалу хвороста. Ее конский хвост вызывающе плескался на блестящей коже куртки. Теперь я, кажется, понимаю собак, которые не могут видеть перед собой мелькающих пяток.

— А между прочим, — крикнул я ей вслед, — будь мышь с тебя ростом, она бы с тобой не очень церемонилась!

— Это ты очень верно подметил, — сказал Валька. — Молодец.

Я подошел к нему. Постоял, посмотрел. Наконец он поднял глаза.

— Ну?

— Послушай, Валя, если ты уж так остро чувствуешь превосходство… неужели в городе для него нет выхода?

— Кончай… Не в этом дело. И не прикидывайся обиженным. Дело не в этом… Ведь все же видно. Люси…

— Катился бы со своей…

Пить мышь отказалась, и поэтому пришлось сунуть ее головой в водку. Сначала она упиралась, но потом изменила свое решение и малость выпила.

— Ишь, хлещет, — удовлетворенно проговорил Алик. — Алкоголичка. А?

Через пять минут, связанная по рукам и ногам, мышь лежала на небольшом возвышении и таращила глаза в голубое небо. Глаза у нее были маленькие, блестящие и нестерпимо черные. Казалось, что смотрит она не только в небо, но одновременно на всех и на каждого в отдельности. Вокруг стояли добровольцы с ружьями. Все зарядили оба ствола и готовились ахнуть дуплетом. Чего мучить животное…