Солдаты сбегали вниз, он шел за ними, все так же немой. Шаг за шагом, словно в горячке. Ефрейтор же почувствовал себя в своей роли просто замечательно. Перегнувшись через ограду, он визжал, не думая о том, что кто-нибудь может в него выстрелить:

– Эй, там! Первый этаж! Кто-нибудь из наших имеется?

– Да, так! Мы тут замкнуты в двух классах! У нас нет патронов!

– А Иваны?

– На подходе никого.

Шильке шел дальше, словно автомат. Первый этаж [4] . Лестница из фойе действительно пустая. Солдаты скачками выпрыгивали из двух помещений, из которых до сих пор не могли выбраться. Не прозвучало ни единого выстрела. Шильке направился по лестнице вниз.

– Нет, нет! Герр капитан!...

Мало того, что он не мог разговаривать, так еще и не расслышал. Или не мог понять, что ему говорят. То, что торчало во рту, ужасно мешало. Но выплюнуть этого он не мог. Солдаты двинулись за капитаном лавой. На самом низу, наконец-то, встретили русских. Сплошны тыловые службы: санитары, раненные, телефонист, пара пехотинцев, обслуга нацеленного на двор пулемета и какой-то лейтенант. Красная Армия и Вермахт пялились одни на других в безграничном изумлении. Одни и другие, что было довольно странно: а чего еще могли они ожидать. Только не столь неожиданно. Никто здесь не ожидал сомкнутых немецких рядов, марширующих по широкой лестнице вниз. Тишина невыносимо тянулась. Как вдруг Шильке выяснил, что же столь сильно мешало ему во рту. Сигара. Давным-давно погасшая, приклеившаяся к губе, чуточку размокшая. Совершенно неожиданно он обрел речь и подошел к лейтенанту.

– Есть у вас агонь? – спросил он на своем ломаном русском языке.

Как будто молния ударила, и грохнул гром. Мужчина, молодой загорелый азиат, двинулся вниз, за ним все его люди. Паническое бегство, которому немцы никак не мешали. Не прозвучало ни единого выстрела. Солдаты стояли словно онемевшие, они глядели на себя, один на другого, потом переводили взгляды на капитана. Первым очнулся ефрейтор. Он послал кого-то за подкреплением, чтобы можно было замкнуть данный отрезок, кричал на людей, приказывая делиться патронами с теми, кто был отрезан на более высоких этажах. Шильке стоял словно статуя. Это был его дебют на фронте, и этого первого раза ему уже хватило по самое не хочу.

– Герр капитан! – вопил ефрейтор. – Здание наше!

Ну и хрен с ним. Единственное, чего Шильке сейчас хотел, это выйти на свежий воздух. Когда он двинулся, солдаты отправились за ним. В дверях образовалась пробка, потому что там они столкнулись с подразделением сменяющих их.

Его же люди, в большинстве своем раненные, шли за ним, как будто капитан был пастухом, ведущим стадо овец в безопасную кошару. До какого-то солдата только сейчас дошло, что случилось, и он прикурил командиру сигару. Шильке глубоко затянулся. За стеной ближайшего жилого дома, за так называемой "безопасной стенкой", они встретили приветственный комитет. Сплошное начальство батальона, полковник с собственной свитой выгрузился из своих кубельвагенов [5] . Шильке прекрасно видел офицеров в безупречных мундирах с планшетами, папками, биноклями Цейса. Все глядели на него. Ну неужто Холмс всегда должен быть прав? Главным был внешний вид и "выигрыш" ситуации. Он, в летной куртке, кожаных перчатках, американских штанах, с "томпсоном" в одной руке и ТТ в другой, в пропотевшем шарфике, с сигарой в зубах. Каждый видел американскую кинохронику, в которой показывали генерала Паттона. Шильке подошел к наиболее высокому по званию.

– Герр полковник… - Он не знал, что говорить дальше, поэтому повторил слова ефрейтора. – Здание наше.

И случилась совершенно неправдоподобная вещь. Полковник первым отдал честь низшему чином. Шильке тоже отдал честь, что было довольно смешно, поскольку в правой руке он до сих пор держал ТТ. Но никому не было до смеха. Его видели совершенно иначе. Как мужчину, который вошел в ад с неполным десятком людей и вышел, ведя за собой половину, казалось бы, уже списанной в потери роты. А кроме того, здание было их – засов данного отрезка фронта до сих пор находился на своем месте.

– Прошу мне верить, герр капитан, - сказал полковник. – Уже вскоре на вашей шее повиснет наш наивысший орден.

– К сожалению, герр полковник, своего задания я выполнить не успел.

– Зато вы спасли наш фронт на этом отрезке. – Полковник сделал приглашающий жест. – Прошу, а это наше кафе. Он провел капитана на веранду небольшого каменного здания и пригласил за столик.

– Вы знаете, мы снимаем солдат с фронта, чтобы они могли отдохнуть хотя бы пару часиков после той мясорубки.

Официант тут же подал кофе и выпечку. Спросил, не желают ли господа по кружечке холодного пива. Оа офицера отказались. Шильке впервые в жизни видел нечто подобное. Он пытался представить, что чувствует солдат, который поначалу должен сражаться в той чертовой школе, взрывать стены, бить штыком в живот врага, чтобы несколькими минутами позднее очутиться в этом кафе. "Пиво, кофе, булочки, сигару, коньяк?" – спрашивает официант. – "Собираю последние заказы, потому что вы сейчас же возвращаетесь, чтобы продолжить резню".

Оказалось, что солдатам в непрерывном режиме поставляли минеральную воду с ближайшего покинутого завода. Пиво привозили из пивоварни B"urgeliches Brauhaus, находящейся неподалеку, булочки изготовлялись в местных пекарнях, на которых сейчас управляли батальонные повара. Сигареты и сигары брали из табачных лавок или из перепроизводства фабрики, которая ранее должна была снабжать своими изделиями всю Силезию, а теперь закидывала Бреслау более, чем шестистами тысячами штук сигарет ежедневно. Неподалеку производили и мины, такие, к примеру, как "Молот Тора". Взрывчатку брали из советских не взорвавшихся снарядов. Оказалось, что инженеры в средине советских снарядов листки с надписями по-немецки: "Только это, товарищи, мы и можем для вас сделать" [6] .