– Добрый вечер, Мария, - прозвучал мужской голос, и в моей фантазии всплыла картина темно-синего бархата.

Глубокий, значительный голос, каждое слово наполнено смыслом. Человек, который привык, что его слушают. Он не спешит со словами, не бежит и не предлагает себя всем подряд. Каждый произнесенный им звук имеет свой вес, свою цену. А потому раздается с особой осторожностью. Буква 'Р' в моем имени выпуклая, трехмерная. От этого имя звучит интимно, словно мы с доктором давно знаем друг друга и не раз коротали вечер со стаканчиком односолодового виски. Медленно и осторожно я повернула голову и вобрала взглядом внушительную фигуру. Впрочем, нет! Последнюю мысль придется забрать обратно. Доктор больше похож на мужчину, который коротает вечер с бокалом коньяка. Седой, величавый, ростом под два метра, он возвышался над моей кроватью и вытеснял из помещения весь воздух. 'Ух ты, фактурный какой дядя' - пронеслась в гудящей голове одинокая мысль.

Воспитание диктовало правила, мне следовало поздороваться.

– Добрый вечер, доктор...?

– Доктор Смит.

Я не выдержала и хмыкнула. Шаблоны в этой неожиданной истории никак не желали заканчиваться. Брови мистера Смита показали мне, что эскулап искренне недоумевает о причинах моего веселья. Чтобы сгладить момент, я старательно сложила лицо в вежливую мину и невиннейшим тоном спросила:

– Что со мной случилось, доктор Смит?

Темные брови доктора были разговорчивее своего владельца. Они задумчиво сдвинулись на переносицу. Мистер Смит придвинул к кровати пластиковый стул и сел на него. Для такой внушительной фигуры движения доктора были плавными и грациозными. Он поддернул штанину и сложил ногу на ногу. Словно ему предстояло провести на пластиковом стуле около моей кровати не один час. Как я заметила, здесь никто не спешил с объяснениями. Я почувствовала, как сердце начинает болезненно сжиматься: 'Что со мной?' Вдруг захотелось трагическим, киношным голосом с придыханием спросить: 'Доктор, не молчите, сколько мне осталось'. И если бы я так не волновалась, я бы усмехнулась ещё одному шаблону. Я сдержалась, ничего не спросила. Наконец доктор сдался и произнес:

– Ма(Р)ия, что последнее вы помните?
– спросил он.

Я задумалась. Я помнила... как гуляла в парке с Бомбой. Помнила солнечное теплое утро. Запах кофе и кардамона. Веселый гомон посетителей парка.

– Какой сегодня день?
– спросила я.

– Суббота. - Доктор мельком взглянул на, черт побери мою излишнюю наблюдательность, недешевые часы, и добавил, - Через семь минут наступит воскресенье.

Потом подумал еще чуть-чуть. Брови у доктора Смита несимметричные, одна выше другой. Более высокая бровь вдруг опустилась к переносице, и с явно различимым сомнением в голосе доктор добавил, - Тридцатое марта, если зайти настолько далеко.

– Настолько далеко нет нужды, - успокоила я доктора.

Субботу тридцатое марта я помнила. Воскресенье наступит через семь минут, и я потеряла только часов двенадцать своей жизни.

'Итак', - задумалась я, глядя в чистый больничный потолок - 'Куда же делись эти двенадцать часов?'.

Воскресным утром я проснулась. Погода была солнечной, и я повела Бомбу, мою старушку корги, в парк. По пути мы зашли в 'Петит Пари' и прихватили для меня стаканчик латте с кардамоном и круасан. Бомба бодро семенила чуть позади и я, пользуясь ее на редкость прекрасным расположением духа, больше часа таскала ее туда-сюда по дорожкам парка. Наконец, коротышка утомилась. Я почувствовала, как она натягивает поводок и настойчиво просит дать коротеньким лапам передышку. Мы присели на скамейку. Вернее я на скамейку, Бомба же прилегла в тень у меня в ногах. Я наклонилась и погладила мягкую рыжую маковку.

– Ты сегодня молодец, Бом. Так много прошла.

Бом высунула язык и мелко старательно кивала головой. Эта привычка появилась у неё недавно. Когда я к ней обращалась, она отвечала мне проникновенным взглядом влажных глаз и мелко кивала головой. Я не знала, что об этом думать. Хотя, что тут долго гадать, наверное, это возраст, а все старики с возрастом становятся сентиментальными и благодарными за любое внимание. От взгляда любимицы мое сердце плавилось, как карамелька на солнце.

– Хорошая девочка. Сегодня получишь паштета, - неожиданно для самой себя решилась я на невиданное поощрение для толстушки.

Дело в том, что если бы Бом была человеком, то ела бы она исключительно фуагра и померла бы года четыре назад от ожирения. Уж очень любила покушать. Я же противилась такому невзрачному сценарию, и последние год-два зорко следила за собачьим рационом и моционом. Именно потому, не фуагра, конечно, а диетический паштет из мяса птицы, был редким исключением в меню моей любимицы. Праздник на ее улице случался лишь в такие дни как сегодняшний, когда моя голубка совершала экстра милю.

Итак, где-то до полдвенадцатого мы гуляли. Что же было потом?

В горле у меня сухо, как в пустыне. Голова разламывалась и я подумывала, чтобы попросить дать мне обезболивающее. Но доктор терпеливо ждал, еле заметно покачивая носком ботинка, и это значило, что он все еще надеется, что я расскажу ему куда я дела потерянный промежуток времени. Словно комод ящик за ящиком я мысленно обыскивала свою голову. Содержание тех ящиков, что были полными, высыпала на пол и тщательно просматривала. Но все, что было после прогулки в парке, ускользало от меня. Этот ящик был пуст как бубен шамана, я трясла его, стучала по дну с обеих сторон. Ничего. Я повернулась к доктору Смиту.