Может, это было и к лучшему, поскольку в 2012 году ученые обнаружили бозон Хиггса с помощью инструмента гораздо меньшего размера – 17-мильного Большого адронного коллайдера (БАК) в Европейском центре ядерных исследований (ЦЕРН) под Женевой.

Новое открытие в науке часто ставит сразу несколько новых вопросов. Не стал исключением и бозон Хиггса. Почему у этой частицы именно такая масса? Не состоит ли бозон Хиггса из каких-то иных, «более элементарных», частиц, которые позволят объяснить некоторые его свойства? Может быть, помимо бозона Хиггса надо ожидать открытия еще каких-то подобных частиц? К сожалению, в теории элементарных частиц поиск ответов на подобные вопросы становится все более дорогим, непозволительно дорогим. К тому моменту, как проект ССК был отменен, его предполагаемая стоимость выросла с изначальных 3,9 млрд долларов до 11 млрд с лишним в 1991 году. Но вот насколько на самом деле ценны ответы на все новые вопросы о частице Хиггса? Например, сколько бы вы заплатили за такие ответы, если оптимистично предположить, что вы вообще способны понять вопросы типа «как бозон Хиггса объясняет (если объясняет) феномен спонтанного нарушения симметрии электрослабых взаимодействий»?

Наука уже давно достигла такого уровня, что некоторые виды нового знания можно получить только путем строительства приборов столь абсурдно космических масштабов, что это даже комично. Стоимость этих устройств также вполне космическая. В этом плане имеет смысл задаться вопросом: а действительно ли нам нужно знание, которое можно добыть только с помощью этих питающихся долларами левиафанов?

Явно не смущенные отказом Конгресса от финансирования суперколлайдера, ученые из Лаборатории Ферми (ускоритель которой был сравнительно маленьким и слабым – всего 4 мили) в 2001 году всерьез носились с идеей создания Очень Большого адронного коллайдера (ОБАК) – громадного чудища с окружностью 233 километра (145 миль). Этот исполинский объект занимал бы площадь на 400 квадратных миль больше, чем весь штат Род-Айленд.

Летом 2013 года, через год после открытия бозона Хиггса, группа физиков-специалистов по частицам собралась в Миннеаполисе и предложила создать 62-мильный коллайдер, который, как они заявили, позволил бы «изучить косвенные эффекты новой физики на W- и Z-бозоны, топ-кварк и другие системы» [25] . Такие предложения множатся как спам, мусорная почта или ползучие сорняки. Но рано или поздно чаша нашего терпения переполняется – даже в науке, которая, между прочем, тоже не является какой-то священной коровой.

В конце концов, это просто глупо: платить все больше – причем платить вечно, бесконечно, снова и снова – за все меньший объем знаний о гипотетических крупинках материи, которые уводят далеко в бесконечно малое на границу с абсолютным Ничто.

Физики, занимающиеся изучением фундаментальных частиц, явно никогда не слышали ни о «пределах роста», ни о каких-либо иных пределах. Но им точно надо познакомиться с этой концепцией, потому что фундаментальное не всегда и не автоматически важнее практического. Каждый доллар, потраченный на сверкающий новый мегаколлайдер, – это доллар, который уже не может быть потрачен на другие вещи, такие как больницы, разработка вакцин, предотвращение эпидемий, помощь пострадавшим от стихийных бедствий и так далее. Ускоритель частиц размером с небольшую страну явно уходит далеко за сколько-нибудь приемлемый финансовый горизонт, и вряд ли разумно приносить в жертву столь огромные средства ради крохотных подвижек в тайном, теоретическом, почти каббалистическом знании.

В некрологе Сверхпроводящему суперколлайдеру (Good-bye to the SSC, «Прощание с ССК») историк науки Дэниел Кевлс пишет, что фундаментальные исследования в физике следует продолжать, «но не любой ценой» [26] . Я с этим согласен. Некоторые научные знания просто не стоят затраченных на них средств.

В мире, где научные теории часто выглядят странно и вступают в явное противоречие с интуицией, а абсурд в самом широком ассортименте пытается добиться признания в качестве «научной» истины, возникает проблема различения науки и не-науки – философы называют это «проблемой демаркации». Карл Поппер предложил знаменитый критерий фальсифицируемости: научной может считаться только такая теория, предсказания которой могут быть однажды опровергнуты.

Это ценная идея, но она далеко не полностью закрывает проблему. Поппера интересовали такие теории, как психоанализ Фрейда и политэкономия Маркса, которые он считал ненаучными. Вне зависимости от того, что на самом деле происходит с человеком или обществом, заявлял Поппер, подобные теории всегда смогут рассказать историю, в которой факты будут соответствовать теоретическим предположениям. Поппер противопоставлял им теорию относительности Эйнштейна, которая дала конкретные количественные предсказания, значительно опередившие свое время. (Одно из предсказаний общей теории относительности заключалось в том, что Вселенная должна расширяться или сжиматься, и это побудило Эйнштейна усовершенствовать теорию, потому что сначала он думал, что Вселенная на самом деле статична. Так что даже из этого примера видно, что критерий фальсифицируемости не так однозначен, как кажется.)

Современная теоретическая физика простирается в области, весьма далекие от повседневной жизни, и иногда ее связь с экспериментом становится, мягко говоря, неубедительной. Теория струн и другие подходы к проблеме квантовой гравитации включают феномены, которые, похоже, могут проявить себя только при энергиях, в громадной степени превосходящих те, которые доступны нам здесь, на Земле. Мультиверс в космологии и многомировая интерпретация квантовой механики постулируют существование реальностей, доступ к которым для нас невозможен. Некоторые ученые, опираясь на Поппера, предположили, что эти теории ненаучны, поскольку в принципе не опровергаемы.

Однако верно прямо противоположное. Независимо от того, можем ли мы их наблюдать непосредственно, объекты, которыми оперируют эти теории, либо реальны, либо нет. Отказ от рассмотрения самой возможности их существования – хотя они могут играть важнейшую роль в мироустройстве, – исходя из некоего априорного принципа, сам по себе совершенно ненаучен.

Критерий фальсифицируемости указывает на нечто истинное и важное в устройстве науки, но он превращается в слепое орудие в ситуации, которая требует тонкости и точности. Правильнее сделать акцент на двух главных чертах хорошей научной теории: однозначности ее предсказаний и возможности их экспериментальной проверки. Первое подразумевает, что теория сообщает нам нечто ясное и недвусмысленное о том, как функционирует реальность. Теория струн говорит, что в некоторых областях пространства ее параметров обычные частицы ведут себя как замкнутые или разомкнутые одномерные струны.