Римлян же никогда особенно не интересовала религия покоренных народов, им важно было продемонстрировать свою власть и увидеть покорность. Но для евреев многие из этих демонстраций (внесение знамен и значков легионов в Храм, размещение на Храме медальонов с римской символикой, нарушение записанных в Торе обычаев) было неприемлемо и вызывало бурную реакцию, которая зачастую была непонятна религиозно индифферентным завоевателям. Неоднократно вспыхивавшие возмущения римляне подавляли жестоко, т. к., не понимая религиозной подоплеки, видели в них политическую угрозу. Но это не останавливало истово верующих и радикалов, наоборот, усиливало конфронтацию. Так что Палестина начала первого века новой эры была, пожалуй, самой беспокойной из всех восточных римских провинций.

Иудаизм в евангельскую эпоху был вполне зрелой религией, внутри которой существовали свои течения и школы. Он обладал полным набором священных текстов с изложением сакральной истории избранного народа и непосредственно Закона с множеством толкований и комментариев. Это существенно отличало его от простых патриархальных религий других народов Средиземноморского мира, а также греческого и римского язычества, довольно путанного, расплывчатого и к рубежу новой эры ставшего, скорее, эстетическим феноменом, нежели религиозной практикой.

Официальная же римская религия была крайне политизирована и опиралась на миф об избранности и особой роли Рима, что во многом сближало ее с иудаизмом, тем самым обостряя их конфликт.

В целом же религиозная картина Средиземноморья в евангельскую эпоху была довольно пестрой. Переплетение и взаимопроникновение культур в эллинистическом мире спровоцировало религиозную диффузию. Языческие традиции и пантеоны разных народов смешивались, религиозные обряды и таинства переходили в философию, философские идеи становились частью религиозных учений и магических практик, повсюду возникали радикальные секты, проповедовавшие крайний аскетизм или полную распущенность, постоянно появлялись пророки и воплощения различных божеств.

В этом котле идей, традиций и верований само по себе рождение новой веры не было чем-то исключительным. Они возникали довольно часто, некоторые получили широкое распространение и стали популярны настолько, что историк и культуролог Фаддей Зелинский в своей работе «Из жизни идей» вполне закономерно назвал их «соперниками христианства».

Напротив, новая религия должна была стать исключительной и универсальной, чтобы получить поддержку искушенных самыми разными теориями адептов и распространиться по миру.

В такой обстановке никто сначала не обратил внимания на очередного незадачливого проповедника, распятого римлянами, и небольшую секту его последователей. Ни наместник Иудеи, ни первосвященник, ни сами апостолы не могли представить себе в день казни, во что выльется это, в общем-то, рядовое событие.

Знали, понимали, что они делают, только два человека, обреченные к этому с рождения и выбравшие свой путь добровольно. Ибо без осознанного выбора, без свободы воли – дара, который Бог не отобрал у Адама и Евы даже после грехопадения, ничто великое не могло бы свершиться в мире.

Иуда стремительно шел по улицам Иерусалима, проворно пробираясь сквозь пеструю толпу. Город привычно шумел и волновался: торговцы и покупатели, прохожие и праздные гуляки кричали, суетились, ссорились, торговались, превращая душные улицы в один большой базар. Было за полдень. Несмотря на осень, солнце пекло немилосердно. Город обволакивал удушливым зноем, отдавая жар, накопленный камнями, воздух, пропитанный смрадом пота, дымом многочисленных жаровен, был настолько плотным, казалось его можно пощупать руками.

Ничего этого Иуда не замечал. Раздражение все еще бурлило в нем, юноша шел, не разбирая дороги – искал успокоения среди всеобщей суеты. За два месяца по возвращении из странствий это была уже восьмая крупная размолвка с родителями. Каждый раз разговор был об одном и том же и заканчивался ничем: Иуда хлопал дверью и уходил бродить по городу.

Налетев на очередного прохожего, юноша замедлил шаг и огляделся. Он оказался возле Храма [1] , мраморно-золотая громада нависала над ним массивностью колонн и зубцами чешуйчатой крыши, в ушах звенел пронзительный крик храмовых торговцев и менял. Губы Иуды невольно скривились в пренебрежительную усмешку: он терпеть не мог этих суетливых прилипал, убивающих всю торжественность Скинии [2] . Юноша поспешил миновать это место.