Леночка вдыхала запах дыма, и сон был ее недолгими часами отдохновения. Сейчас телогрейку из-под нее выдернули, грубо сдвинули на другое место, холодное и продуваемое сквозняком, но чудовищная усталость и непреодолимое желание спать смыкало ее свинцовые и наждачно-сухие веки. Так и не открыв глаз и не сдвинувшись с места, Леночка свернулась калачиком и, тихонечко поскуливая, снова погрузилась в беспамятство.

— Вставай! Так и будешь дрыхнуть?! Ну-ка, епт! — Голос снова ворвался в забытье, подбросив Леночку, словно ударом электрического разряда. На сей раз она проснулась моментально и со стремительной поспешностью, все же недоумевая, кто бы это мог быть и что бы это могло значить, отпрыгнула в сторону, как маленькая всклокоченная дикая кошка. В ушах ее все еще стоял тихий звон, Леночка чувствовала себя гораздо сильнее и уверенней, чем это было накануне вечером. Но все равно она еще была очень слаба.

— Ты кто? — Леночка сглотнула слюну и судорожно всхлипнула. Нет, она не собиралась плакать — этот вдох прозвучал как всхлип.

— Дед Пихто! — зловещий хрип ударил в ее ноздри тяжелым запахом смеси гнилой капусты и кислой браги.

Леночка набрала полные легкие воздуха и невольно попятилась, вжимаясь худенькой спинкой в холодную стену, под спасительный полог темноты.

Где-то вверху хлопнула дверь. Раздались быстрые шаги, и некто прошмыгнул мимо Леночкиного лица. Только серую ткань плотных брюк и теплый запах дома успела увидеть и почувствовать Лена.

Дверь подъезда широко распахнулась, впустив плотный поток холодного ветра и серую пелену раннего утра, затем с грохотом закрылась, и Леночка снова вжалась в стену. Она превращалась даже не в тень, а в тень тени, и тихо-тихо, стараясь не дышать, стала всматриваться в сумрак.

Подъездная дверь снова широко открылась. В подъезд вошла пара: он и она. Он стряхнул зонтик, и холодные капли долетели до Леночкиного лица. Она опустила капюшон и звонко смеялась.

— Ах, баловник! — голос у нее был духмяный, как запах сушеных груш, и теплый. — Балаболка несчастный. Знаю я тебя, знаю-знаю, котяра майский.

— Верчунка-ворчунка, — проговорил он и прижал к себе захлебывающуюся в игривом негодовании и как-то сразу обмякшую спутницу. Они целовались, горячо шептали друг другу разные слова, тискались, и арматура перил, опасно дрожа, кренилась в сторону осторожно отползающей Леночки.

Она мелкими шажками, полуприсев, перебралась к дальней стене под лестничным пролетом. Все ближе и ближе к темному окну подвального продуха, все ниже и ниже, одновременно ужимаясь в плечах и сгибаясь к полу. Она опустилась на четвереньки и, уткнувшись лицом в острые грязные вентили, торчащие из отопительных труб, вдруг юркнула в подвал.

Единственное, что она успела заметить, это хищный, острый взгляд угольно-черных глаз. Словно всходами озимых, едва проклюнувшихся из-под земли, тело Леночки покрылось частым ознобом.

— Там кто-то есть! — не своим голосом завопила только что сладострастно постанывающая девушка.

Проем продуха загородила черная фигура, и Леночка, осознавая, что промедление смерти подобно, на ходу привыкая к подвальной темени, бросилась куда-то бежать.

Низкие потолки, рассеченные широкими бетонными балками, то и дело касались нависшей паутиной ее головы. Одно хорошо — Леночка невысокого росточка, худенькая и юркая, бежала разогнувшись и проскальзывая в узкие шершавые простенки, словно уж.

За спиной ее раздавалось тяжелое дыхание и грохот шагов.

Сердечко ее колотилось, дыхание перехватывало, ботиночки, не высохшие еще с вечера, то и дело цеплялись за какие-то проволочные хитросплетения. И когда Леночка, чувствуя себя загнанным волчонком, оказалась в одной из темных и душных секций в полной тишине и поняла, что наконец-то ей удалось обмануть преследователя, вдруг из этой кромешной непроглядности чья-то рука цепко схватила ее за ворот.

— Добегалась? У-у, малявка!

Она сдалась. Руки ее безвольно опустились вдоль тела, ноги тоже повисли плетьми, и вся она как-то сразу превратилась в немощную тряпичную куклу, которую волокли неизвестно куда сквозь анфилады подвальных комнат.

«Подайте, Христа ради, лю-юди до-обрые… По-да-айте, Христа ра-ади…»

Сколько Леночке пришлось простоять с протянутой рукой? Год? Больше? Меньше? До сих пор она помнит шелест снега, летящего ей на голову, взгляды прохожих, от которых саднило в груди. Было стыдно до потери пульса и страшно. Ей все время чудился постовой милиционер, спешащий в ее сторону, чтобы ухватить за шиворот и упечь в каталажку. То и дело она оглядывалась по сторонам, съеживалась, шевелила озябшими пальцами в ботиночках, проверяя, не замерзли ли ее ноги до такой степени, что она не успеет удрать в случае чего.

«Подайте, Христа-а ра-ади…»

Зима уверенно вступала в свои права. Хорь, ее теперешний хозяин, с раннего утра вытуривал Леночку из дому — на работу. Домом Леночка стала называть тот самый подвал, в котором она убегала от Хоря. Глупая, нашла где прятаться! Хорь этот подвал знал, как свои пять пальцев. А она… изодралась вся, исцарапалась, понаставила шишек на лбу и ссадин на плечах, протискиваясь в узкие щели простенков. Вначале Хорь топал за ней глухими тяжелыми шагами, пытаясь ухватить за шиворот, а потом просто-напросто вычислил, куда приведет избранная ею дорога, и спокойненько добирался обходными путями до самой последней секции, в которой ни продухов, ни простенков — только вдоль правой стены по полу толстые трубы канализации, а вдоль левой — ряд водоснабдительной системы.