«Фима, – вспомнил профессор, – тот самый, что приезжал брать моего комиссара. Он допрашивал меня. Эрнст его фамилия».

– Что, Григорий Всеволодович, прихворнули? Как самочувствие? – спросил Фима с ответной добродушной улыбкой.

– Ничего, Фима, спасибо, теперь уж лучше. Вот, товарищ профессор лечит меня. У нас как раз в данный момент важная процедура, ты бы обождал в коридоре. – Он говорил тихо, медленно, а рука его между тем незаметно нырнула под подушку.

Фима мгновенно выхватил из расстегнутой кобуры маузер и скомандовал:

– Встать! Руки за голову!

Тут Кудияров вспомнил, что вкрадчивый его жест был напрасен, бешено покосился на профессора и ловким ударом ноги толкнул железный штатив капельницы. Тяжелая конструкция качнулась, стала падать и готова была обрушиться на голову Фиме, но профессор успел задержать падение, перехватил штатив, отодвинул его подальше от койки, аккуратно поставил и достал из кармана револьвер.

– Не волнуйтесь, господин Эрнст. Вот его оружие, возьмите.

– Премного вам благодарен, товарищ Свешников, – кивнул Фима и взял револьвер. – Гражданин Кудияров, вы арестованы.

Тут вошли еще двое, Кудиярова подняли, скрутили. Спокойствие изменило ему, он кричал и матерился так, что разбудил весь лазарет.

Северное море, 2007

Шторм не начался, наоборот, волны стихли, только слегка покачивали яхту. Соня так промерзла на палубе, что стала плохо соображать и почти не могла говорить, зубы стучали. Но что-то мешало ей попросить разрешения вернуться в каюту. Да, наверное, именно это и мешало – что надо просить разрешения. Она не сомневалась: Хот не позволит ей уйти, и тогда придется испытать очередное унижение. Почувствовать свою абсолютную несвободу.

– Тепло ли вам в этих замечательных унтах? – спросил он участливо.

– Не люблю чужую обувь. Объясните, кому и зачем понадобились мои сапоги?

– Как это – кому? Полиции Зюльт-Оста. Иначе они, бедняги, просто вывихнули бы мозги. Но им повезло. Каждый раз, приходя в лабораторию, вы переобуваетесь, ставите сапоги в шкафчик. Он металлический и, к счастью, оказался несгораемым. Все остальное сгорело дотла. Мне грустно говорить вам это, но вы тоже сгорели, Софи.

Если бы не холод, Соня могла бы сейчас вскрикнуть, заплакать, потерять сознание. Она подумала о маме, о дедушке. Сердце больно сжалось. Хот с любопытством вглядывался в ее глаза, как будто хотел проникнуть в самую глубину души.

Холод действовал как хорошая анестезия. Ни один мускул не дрогнул. Она выдержала взгляд и спокойно произнесла:

– Но что-то должно было остаться от тела.

– Конечно, осталось. Обгорели только кожные покровы. Волосы, лицо, руки. Нельзя опознать, восстановить отпечатки пальцев.

– Вы убили кого-то ради этого?

– Пришлось пожертвовать судомойкой. У нее оказались подходящие физические параметры. Особь женского пола, рост сто шестьдесят пять сантиметров, вес пятьдесят килограмм, двадцать семь лет, белая. Не огорчайтесь, бедняжка ничего не почувствовала. Кохобы легко умирают. Смерть для них подвиг, вершина великого служения. Они сразу попадают в свой кохобский рай. Там хорошо, поверьте.

– Должна быть экспертиза, конечно, на это уйдет много времени, но рано или поздно подлог обнаружится, – произнесла Соня, почти не узнавая собственного голоса.

– Разумеется, как же без экспертизы? Тело перевезут в Гамбург, в Институт судебной медицины. Гудрун работает там, она опытный, квалифицированный патологоанатом. Обязательно будет направлен запрос в Россию. Ответ придет, но не скоро. Бюрократическая волокита, оформление множества ненужных бумажек. Примерно через полгода эксперты получат данные. Они окончательно подтвердят вашу трагическую нелепую гибель, в которой, впрочем, и сейчас уже никто не сомневается.

«Он блефует. Этого не может быть, – подумала Соня, – дедушка ни за что не поверит. И Зубов, и Кольт. Они станут искать меня».

Хот опять сверлил ее взглядом, она вовсе не была уверена, что он не способен читать мысли, и спросила первое, что пришло в голову, лишь бы не молчать.

– Кто же теперь здесь у вас моет посуду?

Хот засмеялся и одобрительно похлопал Соню по плечу.

– Посуду давно уж моет машина. Удивительно, Софи, как легко, как естественно вы прошли инициацию. Впрочем, я с самого начала верил в вас.

– Инициацию? Но ведь не было никакого ритуала. Я уснула и проснулась.

– Вы умерли и воскресли. Вы видели свое лицо в зеркале? Заметили перемены? Нравитесь себе – такая?

– Какая – такая?

– Вы удивительно похорошели, Софи. Мы тоже кое-что умеем.

– Хотите сказать, во сне я получила полный комплекс косметических услуг? Глубокий пилинг, массажи, маски, первое посещение бесплатно?

– Не надо так раздражаться. Будьте любезны держать себя в руках. Инициация не повод для шуток. Поймите, наконец, вы умерли и воскресли, вы стали другим существом, более совершенным, сильным и свободным. Разумеется, и внешне вы изменились, в лучшую сторону.