Шрифт:
Он ещё не упал, а я уже перешагивал через него, подошёл к столу, открытой ладонью ткнул «палача» в нос и отобрал наган из поднимающейся от кобуры руки. Наган я схватил за ствол, не размахиваясь опустил его рукоятью на кисть левой руки «палача», которой он упирался в стол. Хруст. Он не взвыл – уже был без сознания от удара в нос, начал падать на стол. Я помог – положив ладонь на затылок, увеличил скорость встречи его медного лба и дубовой столешницы.
Всегда в ярости время для меня замедляется. Я знал, что это невозможно, что это мои реакции и активность мозга так возрастают, но выглядело это, будто в замедленном кино. В ярости нельзя находиться долго – сил и энергии не хватит. Можно перегореть, как лампочка при перегрузке. Я стал успокаивать себя, сел на стул. Жжение в затылке ослабло.
– Конвой!
Дверь распахнулась, вбежали двое с наганами (я гляжу, любят в этой организации револьверы больше, чем пистолеты).
– Вы зачем меня привели? Смотреть на гладиаторские бои? Мне не интересно. Отведите меня обратно в камеру!
– Что тут произошло?
– Откуда я знаю? Они стали бить друг друга.
– Это почему это?
– Я тебе что, психиатр, что ли? Откуда я знаю?
Меня отвели на место. Всё вернулось на круги своя. Принесли поесть, папиросы, газету. От двадцать седьмого января сорок второго года. Эх-хе-хе! Мало оказалось довести я-два, донести его записи до своих. Надо было как-то до Берии добраться. А это сложнее, чем по тылам немца пройти. И ранение это, чуть не добившее меня, не вовремя. Не будь я ранен, может, и сумел бы всё сделать. А теперь сиди и уповай, что Парфирыч и этот разговорчивый Кельш окажутся сторонниками Берии, а не в обойме заговорщиков.
Ведь Берию никто не любил. Все его боялись. Он проворачивал грандиозные дела с наивысшей скоростью и эффективностью. С соответствующей и неизбежной жестокостью и бесчеловечностью. За что его любить? Он умел использовать не только сильные стороны людей, но и чувствительно прихватить за слабости. Недругов у него хватало. А уж как они после смерти Сталина на нём оторвались! Мало, что сместили, оклеветали, уничтожили, имя его в такой грязи вываляли, что и не видно ничего настоящего. Даже в двадцать первом веке мало что известно о лучшем кризис-менеджере двадцатого века.
Но, как говорится, дай нам Господи сил смириться с тем, что изменить мы не можем!
Узник (1942 г.) Свидание со старым знакомым
А на следующее утро дверь открылась, и вместо завтрака пришёл Тимофей Парфирыч Степанов. Я вскочил, так как был рад его видеть, хотя тень сомнения в нём не покидала меня. Парфирыч раскинул руки, в одной была зажата газета, и мы обнялись. Крепко, как друзья после долгой разлуки.
– Как ты, Витя? Рассказывай!
– Да что я! Рад тебя видеть. Не ожидал такого, а рад! Что там, в мире?
– Сейчас расскажу. Пригласишь, или так и будем на пороге стоять?
– Так я тут и не хозяин. Меня даже пытать пытались, извини за каламбур.
– А, наслышан. Ретивый, но недалёкий следователь решил проявить инициативу и ускорить получение твоего согласия на сотрудничество. Но в последний момент он и его подручные сошли с ума и побили друг друга.
– Я там присутствовал. Все живы?
– Таких убьёшь! Им бы каждому по ПТР и в окоп. Их лбами можно танковую броню пробивать.
– А что они сказали?
– Что инвалид-подследственный превратился в призрака и избил их.
– Так это же невозможно!
– Это ты мне мозги засираешь? А то я тебя не знаю! Хорошо, прокуроры тебя не знают и тоже посчитали это невозможным. Но ведь тебя не это интересует? Тебя же подмывает про «Восток» спросить.
– Подмывает.
– На, смотри. Это «Правда» за тридцатое января.
На первой полосе шло сообщение о покушении на Берию. Нарком был ранен, но угрозы жизни нет. Заговорщики схвачены, организаторы выявлены, арестованы, ждут суда.
– Я не успел?
– Эх, Витя! Что бы мы без тебя делали? Всё-таки не подвела меня интуиция. Чутьё у меня, Витя. Хорошее чутьё. А с годами только усиливается. Я как о тебе узнал, сразу почуял в тебе что-то. Только вот что – не понял. Враг ты или соратник? Приглядывался. Ты вроде и весь на виду, но в то же время и какой-то чужой, непонятный.
– Загадочный? – усмехнулся я. Так меня жена называла. Пятнадцать лет прожили вместе, а она всё одно загадочным звала.
– Одно чуял точно – не врал ты, когда патриотические речи толкал. Рискнул, к сыну определил, чтобы приглядел за тобой. А получилось, что ты его спас, многому научил. А теперь нас всех спас от ошибки.
– Ошибки?
Парфирыч вздохнул, расстегнул воротник, весь как-то осунулся, будто вынули из него центральный стержень. Он превратился из старшего майора ГБ в обычного старика, битого жизнью. Круто. Их учат этому фокусу перевоплощения, или это природно-интуитивное, как его чутьё?
– Понимаешь, информация о мнении, что Берия сильно мешать стал, была даже у меня. Очень многие были им недовольны, что не удивительно. И тут этот мальчишка с Антипом с письмом от тебя. Я почитал записи этого Голума. А это его настоящее имя?