Шрифт:
Майор сиял от радости.
– Ложись теперь на мою постель… Калиниченко, пусть мальчишку помоют и переоденут, а я пойду к генералу.
8
Утром Вовка проснулся от рёва моторов и орудийных залпов.
Он выскочил из землянки. К реке двигались танки, за ними бежали солдаты с автоматами и винтовками.
– Куда это они?
– спросил Вовка.
– На запад! Ближе к Берлину! Наши наступают!
– ответил Калиниченко.- Сейчас вброд пойдут через твою реку, прямо с ходу.
Над головой, сотрясая воздух, прошли очень низко самолёты с красными звёздами на крыльях.
– Ну, началось! Сейчас штурмовики дадут фашистам жизни!
– Калиниченко радовался, как ребёнок.
– А где товарищ майор?
– спросил Вовка.
– Придёт за тобой, подожди. Меня приставил к тебе, чтобы ты не вздумал убежать… Ну, пошли завтракать…
Когда Вовка с Калиниченко снова вышли из землянки, часть танков была на той, западной стороне реки. Калиниченко дал мальчику бинокль, и Вовка видел, как танки утюжили окопы фашистов.
Над лесом, где фашисты прятали технику, стояли столбы чёрного дыма и кружились, пикируя, советские самолёты.
А к реке всё шли и шли тягачи с пушками, миномётами, тянулись повозки, шли автоматчики…
Вовка первый раз в жизни держал в руках бинокль и терялся, не знал, куда раньше смотреть,- везде было интересно. И не услышал, как рядом с землянкой остановился «козлик». Он оглянулся, когда его окликнули. В машине сидели отец с матерью и военный шофёр. Вовка бросился к ним…
– Ну, вы оставайтесь, а я - к своим. И так самое важное пропустил!
– весело крикнул Калиниченко, сел в машину и умчался туда, где гремел бой.
ФЕДЬКА ХОЧЕТ БЫТЬ ЛЕТЧИКОМ
1
– Глядите, глядите, новенькие!
– услышали мы с Танькой, как только показались на улице.
Кричала веснушчатая девочка, державшая на руках малыша. Когда мы подошли ближе, она засмущалась и отвернулась. Рядом с ней стояли несколько босоногих мальчишек, которые с любопытством уставились на нас. Один был в отцовских сапогах и военной фуражке. Фуражка сползала ему на нос, и мальчик то и дело сдвигал её, чтобы нас разглядеть.
– Не новенькие, а экуиранные,- поправил он веснушчатую девочку.
Танька насупилась, отошла в сторону и с независимым видом стала прыгать через верёвочку. Скакалка была её единственной игрушкой, которую мы привезли из города.
– Ловко!
– сказал мальчик в сапогах и даже свистнул то ли от удивления, то ли от восхищения.- А ну, экуиранная, дай я попробую!
Он вырвал у Таньки скакалку и прыгнул через неё. Верёвка зацепилась за носок сапога, и мальчишка чуть не упал. Раздался смех. Танька заплакала.
– Не «экуиранная», а «э-ва-ку-и-ро-ван-ная» надо говорить,- вмешался я.
– Слышишь, Шашок?
– сказал кто-то из ребят.
– А ты ещё учишь нас!
Я подошёл к Саше, чтобы взять скакалку. Но меня опередил коренастый белобрысый парнишка. Он, наверное, только появился, потому что Саша, увидев его, сжался и испуганно заморгал. Паренёк сдвинул ему фуражку на затылок и звонко щёлкнул по лбу.
– Ой, ой!
– заохал Саша, одной рукой потирая больное место, а другой протягивая скакалку.- Я, Федя, пошутил, а ты уже…
Федя, не слушая его, отдал Тане скакалку. Он был чуть ниже меня, но плотнее, из расстёгнутой выцветшей рубашки выглядывало загорелое тело.
2
Федька стоял, широко расставив крепкие ноги, разукрашенные ссадинами и царапинами, и, не стесняясь, рассматривал меня, как будто я прибыл из другой части света. Вдруг у Федькиных ног появилась рыжая, мохнатая собака, которая уселась на задние лапы и стала так же строго, как и её хозяин, меня рассматривать.
Я был в ботинках, в белой рубахе, и мой городской вид не понравился Федьке, потому что он поморщился и, с сомнением поглядывая на меня, вдруг спросил:
– Что, ваш дом разбомбили?
– Нет, начались бомбёжки, и всех детей и женщин стали вывозить,- объяснил я, стараясь говорить спокойно, чтобы Федька не подумал, что я его боюсь.- Вот мама нас сюда и привезла к бабушке.
Федька помолчал, видимо что-то обдумывая, а потом спросил:
– А тебе страшно, когда бомбят?
Мне хорошо запомнилась первая бомбёжка. Это было ночью. Я проснулся от воя сирены. Мама, бледная и строгая, одевала Таньку. Мы долго не могли найти Танькиных туфель и выбежали на улицу, когда уже грохотали зенитки и всё небо светилось от вспышек и разрывов. Я не испугался, мне даже захотелось остаться посмотреть. А страшно стало только в бомбоубежище, потому что у всех были испуганные лица, кто-то охал, слышался плач. Но я всего этого не стал рассказывать Федьке. Я рассказал о том, как немцы с самолётов бросают осветительные ракеты и становится светло, словно в комнате при яркой электрической лампе, о том, как один фашистский бомбардировщик попал в лучи прожекторов, никак не мог вырваться, и его сбили.